Бессонница - [8]

Она поднялась и пошла к нему, чтобы обнять.

- Не-ет, - он отстранился. - Они очень сильно воняют после того, как нагадили. Халим!

Халим видел сцену, но вошел не сразу. Выждал.

Вошел.

- У нас через дом живет ветеринар, пригласи, пожалуйста. Наша дама никогда не видела ветеринаров.

Халим молчал, искоса глядя на Мари.

- А вам, - сказал ей Барин. - Пройдите, пожалуйста, на место. Во дворе, направо. Быстрей!!

Мари стояла у конуры, откуда выглядывала сука, прикрывая собой щенков.

Халим выждал за домом определенное время, чтобы сказать, что у ветеринара был, но ветеринара не было.

Барин видел того и другую из окна, но не шевелился.

Смотрел.

Мари стало интересно с сукой, она присела на корточки, погладила ее, и сука не сопротивлялась. И дала погладить щенков, мягких, маленьких, с едва прорезавшимися глазами.

И Халим, и Барин _выдержали_.

- Дома нет, - сказал Халим, "запыхавшись".

- Жалко, ну Бог с ним, - ответил Барин. - Позови!.. - закрыл дверь за собой и тут же выглянул опять. - Ты сегодня едешь? Хорошо.

Халим подошел к Мари с сукой, присел рядом и тоже погладил щенков.

- Скоро пост, - сказал Халим.

- А Сергей Андреевич был в Вифлееме! - ответила Мари.

Впервые Барин не ночевал с Мари.

Он собрал рабочих и ночью устроил настоящую чистку заброшенных и запертых комнат. Народу собралось много, шумели и ломали так, как будто не ломали, а охотились на дикого зверя.

Из запертой комнаты вынесли мебель бывшего хозяина.

Стулья, похожие на трон, зеркало в оправе, ненастоящее, из фольги, но сделанное под царское. Опахало из перьев, наверное, куриных. Кукольная мебель, ненастоящая.

И Барин сам закончил отделку, сделав стену комнаты белой, как в итальянских дворцах.

А Мари честно пыталась заснуть. Крутилась, считала про себя цифры, зажимала глаза, накрывалась одеялом - и не могла.

И заплакала, наконец:

- Не могу!..

А Барин, вытирая руки тряпкой, смоченной в скипидаре, слушал ее плач и думал совсем другое: он думал, что она раскаялась.

Что она ждет.

- А давай, напьемся? - сказал Барин.

- А как?

Оба были смущены ссорами. Обоим хотелось помириться и не вспомнить обиды.

- Ты никогда не пила? Ха! Учу! - он обрадовался, расставил на столе необходимое. - Это легко. И бывает кстати, когда редко. Особенно в России: здесь пьющие добрые. Если редко. А! И говорят: какой человек бывает пьяный, такой он будет в старости. Надо вас проверить, - он поднял стаканчик. - За здоровье Вифлеема!

Они чокнулись и выпили. Мари покраснела, зажала рот, фыркнула. И моментально опьянела.

- Еще. Сразу, - он налил еще.

Они опять выпили. И опять чокнулись.

Барин, пользуясь секундой, взял Мари за руку и сказал скороговоркой, полушуткой:

- Прости, пожалуйста, я не хотел тебя обидеть, я долго жил один и к женщинам относился гораздо проще.

- Я не обижаюсь, я расстраиваюсь, - так же сразу ответила она счастливо.

- А к вам я отношусь по-новому и поэтому не всегда знаю, как себя вести, - продолжил Барин. - Но ты тоже не права! Еще?

- Да! - сказала она.

- Обниматься нельзя! - он налил и отсел напротив. - Общее наказание.

И они выпили еще.

- Ты откуда все можешь? - кричал он через час. - Ты с ума сошла!

И опять задавал вопросы по-французски, по-немецки, по-итальянски, а Мари красиво, с горящими глазами, отвечала, и сразу же переводила фразу на голландский и английский.

- А это - английский! - кричал он.

- Я тебя сама научу чему хочешь! - кричала она и переводила фразу на остальные языки.

- Конец света!!! - кричал он и был искренен в восторге.

И они ели.

А еще через час она показывала ему, как кричит петух, как ходит корова, как бегают свиньи, замешанные на кабаньей крови.

И он тоже показал фокус: он снял туфель, носок, и, растопырив пальцы на волосатой ноге, шевелил ими, и Мари умирала от хохота.

Потом она все-таки заставила его раздеться и встать на стул. И рассматривала его, голого, со всех сторон, поднося и удаляя свечу.

Он стоял в позе Давида, Микеланджеловского, и спрашивал:

- Что может быть прекраснее мужских ног?

И она смеялась до ужаса, потому что его мужские ноги, действительно, ни с чем не могли сравниться в своей красоте.

Потом они написали договор:

"Мы, Сергей Андреевич и Мари Неизвестная, клянемся. В том. Что если мы разлюбим друг друга, нас растопчут буйволы Аравийских пустынь. И очень хорошо".

Они вымазали бумагу каплями крови, выжатой из пальцев, и Барин расписался:

"Саша Коршунов. Римлянин века".

И Мари не обратила внимания на его подпись.

- Самое страшное - это когда тебя любят убогие, - вдруг сказал он. Тогда ты - это пародия. Понимаешь?

Потом он спал лицом вниз, а Мари сидела одна, с остатками вина, пьяная, добрая, и разговаривала с мамой:

- Вот ты сильная - вот тебя и убили! - и улыбалась, и пыталась запеть, но петь не хотелось. - Он без меня дышать не может! - сказала она. - И будет все. Все-все! - повертела в пальцах расписку с подписью "Саша Коршунов", плюнула и сожгла записку на свечке.

От пламени - как пламя - подняла ладони над головой, потом обняла сама себя за лицо тыльной стороной ладони, налила вина:

- Как хорошо выпить! - и посмеялась, и быстро расплакалась, и сказала маме. - Моя хорошая. Красивая. Вот и простились. А то надоело совсем, - и успокоилась. Простилась. Выпила стаканчик, чокнулась с остальными стаканчиками.