Беспокойство - [76]

— Почему вы здесь? — подойдя к солдату, спросил он.

— Отдыхаю, товарищ майор. Только что сменился, дневальным стоял.

— Дневальным? Та-ак… А что это у вас за книга?

— Рассказы о фронтовиках, рядовой Орлов из девятой подарил. Он мой земляк, товарищ майор.

— Из одного села?

— Да, из одного.

— Ну-ка дайте, посмотрю. — Басов полистал книгу и тут же вернул ее солдату. — Ну-ну, читайте, это хорошо.

— Тут, товарищ майор, о моем отце написано. Товарищ Максимов разыскал эту книжонку.

— Об отце? Дайте-ка еще раз посмотрю. — Первые строчки очерка Басов прочел без особого интереса. Но вот:

«Василий смотрел на искалеченные ноги Ивана Рыжова сначала тупо, как в тумане, потом с ясным, четким сознанием. И чем больше эта ясность овладевала им, тем глубже он понимал: никогда и ничем не сможет оправдать свою вину перед этим человеком. Он виноват!»

Майор оторвался от книги и задумался: «Максимов и тут уже успел». Басов попытался поговорить с солдатом, но вскоре почувствовал, что беседа не клеится. Ушел, долго бродил по территории городка и, когда в воротах показались машины с возвращающимися от шефов солдатами, облегченно вздохнул.

Из кузова головной машины выпрыгнул Максимов. Видно было, что он сильно устал, но глаза светились, как прежде, живым блеском.

— Алешка, что же ты не сказал, что едешь к шефам? — упрекнул Басов своего друга.

— Учи рыбу плавать! — засмеялся Максимов.

— А-а, какая там к черту рыба! — хмуро сказал Басов и отвел Алексея в сторону. — Ты вот читал книжку про того, что остался без ног?.. Ну, которую ты дал Орлову…

— Читал.

— А знаешь, что Рыжов его сын?..

— Знаю, — спокойно, как само собой разумеющееся, ответил капитан.

— Эх, Алешка, Алешка, сосед ты мой праведный, что же ты молчал? — со вздохом произнес майор. — Понимаешь, что-то у меня сегодня муторно на душе, будто проглотил какую-то пилюлю. Это я, Басов, проглотил! — И, о чем-то подумав, добавил: — А ведь кое-чему ты меня все же научил, так сказать, урок жизни преподал. Ну, будь здоров! Да, да! Запомню я все это, пожалуй, навсегда!..

ЧТОБЫ — ВСЯ НАША ЖИЗНЬ…

1

Река клокочет, пенится, мелкие брызги образуют живой, шевелящийся занавес. Если хорошенько присмотреться, сквозь него можно увидеть быстро мчащийся поток водяной массы — плотной, как слиток свинца.

— Сила, а? Попробуй удержать! — восторгается Буянов. Он сидит рядом со мной на камне, зажав коленями автомат. Пилотка его сбита на затылок, хохолок волос подергивается на ветру, а из-под бровей светятся темные глаза.

— Конечно, если потребуется, укротят, — задумчиво продолжает Буянов. — Только для этого нужны крепкие руки и смелое сердце, как у той птицы, — взглядом показывает он на орла, парящего над висячим выступом скалы.

Высокие угрюмые горы кажутся мне спящими великанами: чуть колышутся их ребристые спины, местами обросшие густым кустарником и узловатыми деревьями. Откуда-то сверху внезапно набегает упругий поток и гнет к земле давно не чесанные головы приземистых уродцев. Но вскоре ветер выбивается из сил, и деревья снова погружаются в дремоту.

— Ты кем на гражданке работал? — спрашивает Буянов.

— Никем я не работал! — кричу в лицо Буянову. — Понял? Никем…

— Значит, бездельничал, — усмехнувшись, определяет он.

Буянова интересует все, а меня это злит. Почему — сам не знаю. Я молчу и неотрывно смотрю на шумный поток воды. Перед мысленным взором встает перепаханное глубокими воронками поле. Над ним плывет черный смрадный дым. Он разъедает глаза, и по щекам у меня текут слезы. Я крепко держусь за руку матери. За плечами у нее огромный рюкзак с вещами. Она идет рядом как тень, а впереди колышется цепочка людей, тоже уходящих из горящей деревни. Вдруг люди разбегаются в разные стороны: что-то со свистом проносится над головой и тяжело ударяется о землю, взметнув в небо огромный сноп огня. Испуганная мать мечется по сторонам, потом подхватывает меня под мышки, прижимает к груди и падает…

Буянов окликает меня. Мы встаем и идем искать мель. Нужно перебраться на левый берег реки. Но как? Вода бурлит, пенится, словно злится оттого, что ей некуда девать свою силу. Войди по колено — сразу собьет с ног, закрутит, как щепку в водовороте. А Буянов идет себе и идет, хоть бы словом обмолвился. Будто точно знает, что где-то есть переправа.

Пока о Буянове мне не известно ничего: откуда он родом, где прежде работал, кем. Сдается мне только, что не испытал он того, что я в своей жизни.

…После той роковой бомбежки, когда я потерял мать, подобрал меня бородатый мужчина. Посадил в повозку, сунул мне в руки румяное яблоко и, грустно улыбнувшись, сказал:

— Конец им пришел!

Я сидел на охапке соломы, пахнувшей спелым овсом, и ничего не понимал. Над степью еще висела черная с голубоватыми прожилками кисея дыма, а в деревне догорали хаты. Подхваченные ветром искры золотистыми роями летели к лесу. И не было на поле той колыхающейся людской цепочки, которую я не забуду никогда.

— Нехристям, говорю, конец пришел, — продолжал бородач, смахивая широкой ладонью угольную пыль с лошади.

Ехали мы долго, и за всю дорогу мужчина ни разу не повернулся ко мне. Я смотрел на его спину, а видел лицо матери с темными глазами и родинкой на щеке.