Беспокойство - [42]

— Вот мы и прилетели, — сказал дядя Вася и начал снимать багаж с верхней полки.

— Так быстро? Это же на край света!

Дядя Вася взял ее за руку и повел к выходу. Сошли по трапу, сели в автобус и… вот здание аэровокзала… почти такое же, как в Москве, из стекла и бетона.

На привокзальной площади стояло много машин, как в Москве.

— Где же тайга? — спросила Сашко.

— Тайга там, — махнул дядя Вася рукой на темные горы, возвышавшиеся вдали. Над горами плыли тучи, тяжелые и страшные, как показалось Сашко.

Подошел офицер-пограничник со служебной собакой на поводке. «Это что-то похоже на границу», — подумала Сашко.

Офицер оказался знакомым дяди Васи, и она из разговора узнала его фамилию: лейтенант Туров. Узнала и то, что Туров находится в отпуске и что собирается приехать в дядину Васину комендатуру посмотреть пса Дика. Дик в предельных годах, и надо решить, списывать его со службы или еще поработать с ним.

Дядя Вася заметил:

— И охота тебе, Иван Петрович, отпуск на это тратить?

Туров, совсем еще молоденький лейтенант, с очень спокойным лицом серьезно сказал:

— Я экспериментирую, товарищ подполковник, научный опыт ставлю.

А Сашко опять о своем: «Какая же это граница! И мама тоже опыты ставит в своей клинике. И Алешка, наверное, такой же мальчишка, как в нашем классе. Только вот слишком домашний, тихоня наверное».

Не спеши, Сашко, так думать об Алешке, сыне коменданта. И граница для тебя раскроется, и ты увидишь ее подлинную жизнь.

2

— Если идти прямо и прямо, куда попадешь?

Смешная Сашко… Сколько можно спрашивать… Там заграница. Самая настоящая заграница, и люди там не по-нашему живут.

— А вот в прошлом году к нам из-за границы приходил бедный крестьянин. По фамилии Кайши. И мы его лечили. «Наша ваша — большой друг».

Сашко не верит.

— Он же чужой!

Эх, ты, подсолнух! Алешку учишь. Он знает, как отличить своего от чужого.

— Ты следы читать можешь?

— Я книги читаю…

— Это каждый может. А вот следы? — настаивает Алешка, хотя убежден: Сашко не знает о следах.

— Выдумщик! — качнула рыжей головой Сашко.

Кругом лес, кудрявый, темный. Есть и непроходимый. Не каждого пограничника туда посылают. Алешка не раз просил отца: «Слышь, Добрыня… — иначе отца он не зовет. Добрыня — и только, — возьми, хоть одним глазом посмотрю». На что Добрыня: «Ой, бесенок, когда-нибудь возьму ремень». Алешка в ответ: «Приветик, Добрыня!» И был таков.

У Сашко лицо в конопушках, глаза — темные пуговицы. Волосы огнистые. Алешка никак не может понять, почему так — глаза черные, а волосы, как лепестки у подсолнуха, желтые. И все же она нравится Алешке: может, тем, что с первого дня безропотно подчиняется: только позови — пойдет куда угодно.

Они сидят на крыльце комендантского дома. Ожидают лейтенанта Турова. Он все же приехал сюда, целыми днями возится с Диком.

Алешке жалко Дика. Он помнит его еще щенком… Теперь пес начинает срываться в работе — не всегда берет след. Алешка просит отца не списывать Дика. Туров тоже советует — еще рано, Дик — умная собака.

Сашко опять свое:

— А собаки разве стареют?

Эх, Сашко, за лето ты еще по то увидишь, еще не то услышишь. Туров лишь подумал об этом, сказал другое:

— Ну, пошли тренировать Дика.

Ребята только этого и ждали.

— Бери поводок, — предложил Туров Сашко.

Дик осклабился. Узнал, значит, Сашко. Вчера она гладила его по спине и тайком от инструктора Бабаева дала кусочек колбасы. Правда, пес колбасу не взял, но посмотрел на нее умными добрыми глазами.

3

С верховья реки надвигались сумерки. Но закат еще пламенел, и отсветы его падали на кудлатые деревья, обнаженные корневища, бесшумно колыхались на отмелях. Еле угадывался противоположный берег — тонюсенький сероватый мазок. На его изгибе комариком, вставшим на дыбки, виднелся человек. Добрыня следит за ним уже более часа, следит потому, что он видел его на этом месте и вчера, и на прошлой неделе замечал здесь на изгибе.

— Вас… ич… ич…

Река широкая, и голос человека, обессиленный расстоянием, едва долетал. Но Добрыня понимал: «Василий Иванович» — кричали ему, Добрыне.

Позади, на тропинке, скрытой густой, выше человеческого роста травой, пританцовывал озябший Алешка.

— Аля-ля, аля-ля, вышла кошка за кота… За кота-котовича, за Иван Петровича…

В машине Алешка прижался к широкому и теплому отцовскому плечу, дохнул в ухо:

— Следы закрыл?

Добрыня отрицательно качнул головой.

— Значит, Иван Петрович правду сказывал…

— А что он говорил?

— А так…

— Все же?

— Не скажу.

— Ну не говори. Я сам узнаю, — сказал Добрыня.

Следы были обнаружены в полдень. Уже часа два идет поиск. Задействованы служебные собаки, наглухо перекрыты наиболее вероятные для перехода направления, бесперебойно работает сигнализационная система, но нарушитель как сквозь землю провалился. И следы потеряны. Такое не случалось на участке Добрыни.

— Да ведь следы те не Кайши оставил!

Добрыня прищурил веко: «Подслушал, чертенок!» Сгреб в охапку сына — ив дом…

Алешка спал. Добрыня ходил по комнате, погруженный в мысли о границе. «Василий Иванович»… Вторую неделю кличет… Память воскресила картину: из воды вышел человек, прямо на штык. Поднял руки. Реденькая бороденка, впалые щеки, жилистый и высокий. «Ай, больница, скорее». Оказался простым крестьянином, около месяца лечили. Потом вернули. Добрыня сам передавал Кайши пограничным властям. На подходе к пункту передач парень очень просил оставить его в СССР. Он говорил о каких-то ужасных муках и страшной бедности. И в каждую фразу вставлял: «Ой, Василий Иванович, у себя дома я умру». А он, Добрыня, шел молча, с видом безучастного к просьбе. Когда вернулся домой, Алешка налетел на него с упреками: «Добрыня, разве так поступают… Там же уморят его голодом…»