Беспокойный возраст - [90]

— А почему бы не попросить о переводе Максима на более легкий участок? — спросила Галя.

Славик свистнул:;

— Фью! Фью! Вон куда загнула. Этак много найдется охотников. Да и нянек не хватит для каждого. Мое мнение: не надо вытаскивать сталь из огня, пока она не закалится. Иначе и сталь испортишь и время попусту потратишь.

Саша Черемшанов, присутствовавший при этом разговоре и все время молчавший нерешительно заметил:

— Я понимаю, Максиму гораздо труднее, чем нам. Представьте себе, человеку дома ничего не приходилось делать самому, кроме как повязывать собственный галстук; все делали за него мама и домработница. И вот сразу попасть в такой переплет. — Глубоко вздохнул и тихо добавил: — Пойду поговорю с ним. А то получается, человек от нас отдалился, а мы и рады. Как будто еще дальше отталкиваем его от себя.

— Иди побеседуй. Ты же с ним соревнуешься… Если полезет в драку, зови на помощь, — со смешком сказал Славик.

— Нет, обойдемся без драки, — серьезно ответил Саша и, сутулясь, вышел из комнаты.

Когда дверь за ним затворилась, Славик не то с сожалением, не то с досадой заключил:

— Удивительный человек Сашка. Сам еле на ногах держится, а пошел в чем-то убеждать этого эгоиста.

16

Когда Саша вошел в комнату, Максим лежал на койке, отвернувшись к стенке. Саша подумал, что он спит, и нерешительно остановился у порога.

За окном плескался дождь. Однообразный звон водяных струй, мутная синева еще не погасших сумерек, скучный свет настольной электролампы придавали комнате в этот вечер унылый вид.

Максим не спал, услышав шаги, повернул голову.

— Разреши к тебе, — несмело проговорил Саша.

— Чего спрашиваешь, коли уже вошел? — буркнул Максим и вновь отвернулся к стене.

Сашу это не смутило. Он присел на стул у кровати:

— Знаешь что, Макс? Хочу с тобой поговорить. Ты только выслушай. Тебе, кажется, тяжело? Да?

— А дальше что? — равнодушно осведомился Максим.

— Да, конечно, ничего. Я просто так спросил — по-товарищески…

— А-а… Не особенно оригинальный вопрос.

Наступило неловкое молчание.

— Ты опять раскис, Макс, — тихо и несмело начал Саша.

— И не думаю. Откуда ты взял? — сказал Максим, не поворачивая головы.

Саша ответил коротко:

— Да вот так мне кажется… Почему ты все время уединяешься? Вроде пал духом, а?

Максим приподнялся на локтях, протянул руку к лежавшей на тумбочке папиросной пачке. Саша услужливо опередил его, вынул две папиросы — себе и ему, зажег спичку. Они закурили, и табачный дым окутал их, как бы разгоняя отчужденность.

— Слушай, Саша, а какое тебе, собственно, дело до моего образа жизни? До моего настроения? — спросил Максим. — Тебя что, опять Галя прислала?

Саша смутился:

— Видишь ли… Может, тебе надо помочь в чем-нибудь… Облегчить, так сказать, твое положение…

— Хочешь откровенно говорить? — щурясь, перебил Максим, и Черемшанов увидел, как изменилось лицо товарища, какие глубокие впадины залегли вокруг глаз, как резко выдавались скулы, вытянулась шея и потрескались губы. От прежней холеной внешности Максима и следа не осталось — ногти забились грязью, волосы, когда-то красиво зачесанные, спутались.

Глубоко затянувшись дымом, Максим усмехнулся:

— Так вот, товарищ Черемшанов. Хотите узнать о моем настроении? Пожалуйста… Мне на строительстве не нравится. Угадываю последующий вопрос — почему? Тоже отвечаю: я, кажется, ошибся в выборе профессии. Удовлетворен?

Саша изумленно смотрел на товарища.

— Ты ошибся, в выборе? — переспросил он. — Ты не наговариваешь на себя?

— Ничуть. Мне только здесь стало ясно, что я напрасно избрал гидростроительный факультет, напрасно потратил уйму времени и сил и столько же полезного времени отнял у других. И это стало для меня очевидным после того, как я столкнулся в соревновании с Дроботом. Я почувствовал себя ничтожеством. Понял — никогда не овладею тем, чем владеет он. Он — великан, я — пигмей… Да, да, не улыбайся.

Но Саша и не думал улыбаться, он с великим огорчением слушал Максима.

— Пока дело касалось только теории, у меня все шло как будто гладко, — продолжал Максим. — Я справлялся, и мне думалось, что все это действительно интересно. И на практике я сталкивался только с готовеньким или с тем, что делали другие. Знаю: плотина, шлюз — все это будет очень красиво, когда закончится стройка. Но ты понимаешь, Сашка, надо, оказывается, любить не только то, что уже готово, но и самый ход, все мелочи создания этого красивого — черновую, ужасно трудную работу, когда всюду только грязные ямы, пыль, слякоть, а тебе приходится копаться и переделывать одно и то же по многу раз, когда ты лазаешь в болоте по пояс и на тебя покрикивают старший прораб и рабочие. Но ты, допустим, знаешь, зачем все это нужно, и преодолеваешь всякие трудности. Ты за месяц уже многого достиг. У тебя и с народом, говорят, полный контакт. Тебе все это нравится, и ты веришь, что добьешься большего. А я до сих пор не знаю, с какого конца ловчее взяться за дело, и подчас только путаюсь у других под ногами. Устаю так, будто работаю больше всех. И не потому, что не понимаю всей премудрости. Ведь я в институте неплохо чертил и котлованы, и шлюзы, и плотины. Был же я там не из последних, а вот тут столкнулся с оползнями, пучинами, грунтовыми водами и завалился. Или я учился не тому, чему следует? Почему я оказался таким слабым перед всей сложностью этой стройки? Получил знания и не всегда умею их применить. У меня почему-то не хватает терпения, чтобы претворить мысль в дело. Да и руководить людьми не умею. Пробовал им приказывать, а они вроде соглашаются, но делают по-своему… И мой прораб Федотыч уже начинает смотреть на меня как на пустое место. Поневоле захандришь. А тут еще эти проклятые дожди. Терпеть не могу грязи. Она действует на меня угнетающе. Знаю — ты не испытываешь этого. Ты всюду видишь только чудеса, воображаешь себя первооткрывателем, ну тебя к черту! Тебя на Южный полюс забрось — и ты увидишь там красоту… романтику, черт возьми!