Беспокойный возраст - [85]

Я не сказал тебе, что было у меня с той компанией, не ради обмана. Но я все равно не прав! Мне надо было рассказать все, все… Там — тьма, а ты — свет, и я уже тогда уходил от тьмы к свету, был в душе против всего, что там происходило. Я Бражинского даже ударил. В ту ночь я окончательно понял: он наш враг — и твой и мой…»

Лидия опустила письмо, на колени. Лотом перечитала его еще. Голос Максима звучал с его страниц то робко, то страстно, то с сердитой мольбой, то с суровым осуждением. Нет, не могло быть, чтобы Максим и теперь лгал: в каждой его строчке слышались боль, раскаяние… А главное, судя по письму, он начинал понимать то, что понимала она…

14

Максим Страхов не забывал данного самому себе еще в Москве слова показать себя на работе так же, как Бесхлебнов. Каждый день он старался сделать что-нибудь такое, что обратило бы на него внимание рабочих и руководителей, и ничего нового не мог придумать. Все на шлюзе было давно разработано до мелочей, и Максиму оставалось только быть послушным колесиком в общем механизме.

Иной раз его подмывало предложить какое-нибудь новшество, но он тут же спохватывался, думая: «А вдруг опять сорвусь? Лучше пусть останется так, как было».

На производственных летучках его бранили за упущения, неисполнение должного, он неумело оправдывался, а после чувствовал досаду и еще большую неудовлетворенность собой. Его утешало одно: ни Славик, ни Саша тоже пока ничем не отличились. Правда, модель бетоноукладчика Черемшанова была рассмотрена на совещании у Карманова, часть специалистов отозвалась о ней одобрительно, а другая нашла слишком громоздкой, неудобной в передвижке. Модель и проект все же были из бюро рационализации пересланы в Москву, но оттуда пока никакого ответа не поступало. И все-таки о Саше на шлюзе и на совещаниях у начальника говорили как о способном инженере.

Мало-помалу Максим начал испытывать что-то вроде неприязни к своему рабочему месту на шлюзе. Он не любил его и не гордился им, как Черемшанов. «Перевели бы меня на другую работу — я показал бы себя…»

Однажды Максим, закончив смену, ушел со шлюза особенно усталый и недовольный собой. Федотыч весь день ворчал на него, даже дважды прикрикнул, и у Максима было такое чувство, словно весь день он ходил по замкнутому кругу. Тупая тоска, сознание своей никчемности угнетали его.

Максим уже подходил к воротам строительного участка, когда к нему, запыхавшись, подбежал Славик и сказал:

— Ты куда? А на собрание разве не остаешься?

— Какое собрание? — спросил Максим.

— А ты не знаешь? Тебе разве не говорили?

Максим пожал плечами: да, он слыхал о собрании, но ужасно устал и пойдет в общежитие отдыхать.

— Нет, нет, ты не уходи, — запротестовал Славик. — Скажут: недавно приехал и уже уклоняется. Там, говорят, будет выступать с обращением к комсомольцам сам Карманов.

Любопытство шевельнулось в душе Максима: «Карманов? Что-то он скажет?».

— Ладно, — кивнул он. — Пойдем. Может быть, Карманов откроет для меня новое. Пока я вижу одно и то же каждый день.

Славик с недоумением взглянул на товарища:

— Что-то ты не нравишься мне в последние дни. К чему эти разговоры?

— Разговоры самые обыкновенные, — усмехнулся Максим. — Пока я не нахожу на шлюзе того, что ожидал… Глина, земля, грязь, болото — вот и все… Роешься каждый день, как жук в дерьме, и не знаешь, к чему же твоя специальность. Разве я за этим сюда ехал? Ведь я инженер. А мною помыкают здесь как мальчишкой. То рапортички собираю, то табель веду…

Славик прищелкнул языком:

— Вот ты куда загибаешь. Не знал я, не знал… Обижаешься, значит? Тяготишься? А ты сначала заработай большее, заслужи, покажи себя, а не ходи как сонный…

— А ты показал? — насмешливо спросил Максим.

— Я работаю. В глине роюсь! И знаю, зачем и для чего это делаю! — запальчиво ответил Стрепетов и отошел…

Собрание происходило тут же, на глинистых отвалах котлована, у головного сооружения шлюза. Сотни людей в рабочей, покрытой желтой пылью одежде расположились по глинистым буграм, на лесах и железных конструкциях ворот шлюза. На одной из свежих насыпей, на недавно срытой бульдозером площадке, примостился откуда-то принесенный, покрытый красным лоскутом, хрупкий столик. За ним сидели Карманов, начальник политотдела Березов, начальник строительства шлюза Рудницкий, секретарь комитета комсомола строительства.

Несмотря на шестой час, все еще неистово палило солнце, злые лучи пробивались сквозь нависшую над котлованом пыль, окрашивали ее в ржавый цвет. Налетавший из степи ветер не мог разогнать скопившейся за день духоты, люди дышали, как рыбы, выброшенные на берег, а чадное дыхание самосвалов и бульдозеров, облепивших котлован, делало воздух еще более душным и тяжелым.

Максим, Славик и присоединившийся к ним Черемшанов протиснулись в первые ряды, примостились недалеко от столика, на свежем, еще хранившем холодок земных недр грунте. Максим задержал взгляд на Саше. Загорелое, усталое, но все же бодрое лицо его, как всегда, возбуждало зависть. Казалось, Саша знал какой-то секрет такого настроения, но скрывал его от товарища. И поэтому Максиму всегда хотелось чем-нибудь уязвить, расхолодить его, может быть, бросить ему какой-нибудь вызов.