Беспокойный возраст - [40]

Лидия подняла руку, словно защищаясь, лицо ее покраснело.

— Погоди, погоди… Не слишком ли много ты требуешь от мамы? Я не могу так разговаривать.

— А как? Я за этим и приехал. Я много должен тебе сказать, Я был не прав прошлый раз. Прости меня. Но я больше не могу, Лида. Выслушай, пожалуйста.

Он осторожно взял ее руку.

— Я уже говорила тебе: мы по-разному понимаем некоторые серьезные вещи, — сказала она очень холодно.

— Почему — разно? Я много размышлял в эти дни. И докажу, что так же серьезно думал об известных тебе вещах, как и ты…

Лидия освободила руку. На лице ее отражалась напряженная работа мысли, губы подергивались, в глазах стояли слезы… Как видно, и для нее были нелегкими эти дни размолвки. Но она не хотела выдавать своих чувств и гордо подняла голову:

— Ладно. Послушаю, как ты докажешь. А пока мне надо идти, Меня ждет тетя.

— Так ты выйдешь? — требовательно спросил Максим, вновь беря ее руку.

Она не глядела на него, кусая губы.

— Хорошо. Иди вон туда, в лес, и там, на опушке, жди. Я скоро приду. — Она неожиданно засмеялась, помахала перед его носом пучком лука: — Мне же надо отнести вот это. Да и не могу я идти в лес вот так… без тапочек.

Максим опустил — глаза и тут только заметил: Лидия была босая, ее ноги с тонкими суховатыми щиколотками пятнились влажной огородной землей. И подол сарафана был в земле, и руки, даже на кончике носа пристала темная, чуть приметная крошка. Необычная нежность подступила к сердцу Максима.

— Погоди. Ты вся измазалась, — оказал он. — Давай вытру. Вот тут… — И он осторожно смахнул пальцем с ее носа комочек земли.

Сморщив нос, она по-прежнему светло улыбнулась, и он понял: Лидия уже не сердилась на него…

— Иди же. Я скоро, — сказала она и, махнув зеленым пучком, побежала ко двору.

И вот Максим снова сидит в тени берез и неотрывно следит за зеленой калиткой. Он ликует: Лидия не прогнала его. Она хоть и сердится немножко, но, по всему видно, рада его приезду. В ушах его еще звенит всепрощающий смех. И эта земляная точка на носу, и свет в глазах, и улыбающиеся губы, и то, что она так растерялась, увидев его, забыла обуться и пошла босая, — все это кажется необыкновенным, полным какого-то сокровенно прекрасного смысла.

Белопенные облака плывут в небе, кромка дальнего леса дрожит в знойном мареве. Пьяно пахнут травы, березы шепчут что-то свое, древнее, дятел долбит острым клювом кору ближней сосны, кукушка отсчитывает кому-то годы. И все это так просто и мудро, необходимо и радостно, хорошо и тревожно, что Максим блаженно закрывает глаза.

Вон по лиловому распаханному полю движется колесный трактор. Тракторист, видимо веселый парень, сдвинув на затылок кепку, гоняет трактор из конца в конец поля, тягая за собой плуги и борону. И все это делает, словно играючи. Или только со стороны так кажется?

Как хорошо, наверное, сидеть вот так на тракторе и управлять им! И вообще, как хорошо работать, что-то делать от себя, по своему желанию, когда есть любовь к какому-нибудь делу, вот как у этого тракториста к полю и к своему трактору.

Максим протомился в ожидании не менее часа и уже отчаялся: Лидия не придет. Но вот из знакомой калитки появилась девичья фигура и торопливо направилась по тропинке к лесной опушке.

Лидия легко перепрыгнула через ручей, взбежала на пригорок, сияющая, с невиданно ласковой улыбкой на разрумянившемся лице. Теперь на ней было легкое голубенькое платье, а на ногах спортивные тапочки.

— Заждался? — спросила она, присаживаясь возле него и обхватывая руками колени. — Сам виноват. Идем. Тетя ждет нас завтракать.

— Я не хочу, — отказался Максим, кусая травинку.

— Ну вот еще новость! Ты мой гость. Я сказала тете. Просто невежливо будет с твоей стороны. — Она лукаво взглянула на него: — Да к тому же ты еще и жених. Мама все рассказала тете, как ты там чуть ли не скандалил.

Лидия тихонько засмеялась. Максим не узнавал ее: то ли подмосковный воздух так благотворно отразился на ней, то ли в душе ее что-то изменилось.

— Погоди. Посидим здесь, — попросил Максим.

Он полулежал, опираясь на локоть, выжидающе-беспокойно глядел на Лидию. Чуть склонив голову, она продолжала смотреть на какую-то далекую точку. А Максим, затаив дыхание, чувствовал, что голова его как-то блаженно пуста, и все, о чем он собирался говорить, расплылось, спуталось… Все недовольство, упреки, ребяческая ревность отступили перед светлым выражением ее лица. Он был счастлив тем, что она, как прежде, опять сидела рядом.

Он осторожно взял ее за руку, и она не отняла ее.

— Так ты не сердишься на меня? — спросил Максим.

Лидия не ответила, продолжая глядеть в сторону. Тогда он прижался щекой, к ее руке, стал целовать ее пальцы, перебирая от большого и до беспомощного, по-детски мягкого мизинца. Но она все еще не оборачивалась и не отнимала руку. Он видел, что лицо ее стало грустным и покорным, как будто последние три дня несколько сломили ее гордое упорство. И это понимал Максим. Его сердце наполнялось торжествующей радостью. Разве она сидела бы с ним вот так, если бы не любила его?

Его поцелуи становились, все более смелыми. Она отстранила его и заговорила очень тихо, проникновенно: