Беспокойный ум. Моя победа над биполярным расстройством - [48]

Современная нейронаука потрясающе увлекательна, даже романтична. Ты чувствуешь себя первооткрывателем новых рубежей – совсем как человек на Луне. Современная наука изящна, ученые – обескураживающе молоды, а темп открытий поражает воображение. Как и молекулярные биологи, специалисты, сканирующие мозг, осознают, что они находятся на передовой. Нужно обладать каменным сердцем, чтобы не заразиться их увлеченностью и воодушевлением.

Я, против своей воли, погрузилась в размышления, были ли эти аномалии причиной или следствием болезни, могут ли они с годами увеличиваться, в каких именно отделах мозга возникают. Могут ли они быть виновны в проблемах с узнаванием лиц и ориентированием в пространстве, которые испытываю я и многие другие больные? Будут ли такие нарушения в мозге у детей, чьи родители страдали маниакально-депрессивным психозом? Научная часть моего мозга начала размышлять о преимуществах новых техник визуализации для убеждения моих самых скептических пациентов в том, что: 1) все дело в мозге; 2) их настроения зависят от состояния мозга и 3) отказ от лекарств может привести к его повреждению. Эти рассуждения занимали меня какое-то время, переключив мой мозг из режима личного интереса о здоровье в научно-исследовательский. Но личный интерес все же возобладал.

Вернувшись к преподаванию в Университете Джонса Хопкинса, я атаковала вопросами коллег-неврологов, особенно тех специалистов, которые занимались исследованиями с использованием магнитно-резонансной томографии. Я спешила в библиотеку, чтобы изучить все, что было известно: теоретически знать, что заболевание гнездится в головном мозгу, – это одно дело, а буквально увидеть его там – совсем другое. Даже заголовки статей звучали как прорыв: «Объем подкорковых ядер и гиперинтенсивность белого вещества головного мозга у пациентов, страдающих биполярным расстройством», «Структурные аномалии головного мозга при биполярном аффективном расстройстве: вертикальная гипертрофия и фокальные зоны повышенной интенсивности сигнала», «Подкорковые аномалии, обнаруженные при биполярном аффективном расстройстве с использованием магнитно-резонансной томографии». Эти слова повторялись снова и снова, и я продолжала читать. Одно исследование установило, что «из 32 изображений, полученных в результате томографии пациентов, страдающих биполярным расстройством, 11 (34,4 %) показали гиперинтенсивность. Из контрольной группы нормальных людей такую гиперинтенсивность показало только одно изображение (3,2 %)».

Фыркнув насчет «нормальных», я продолжила изучение и обнаружила, что здесь, как и всегда бывает в новых областях медицины, вопросов гораздо больше, чем ответов. Оставалось невыясненным, что на самом деле означали эти находки – они могли быть результатом ошибок в измерении, их можно было объяснить рационом питания пациентов, особенностями лечения… Наконец, они могли вообще не иметь никакого отношения к маниакально-депрессивному психозу – можно найти массу разных объяснений. Но труднее всего было объяснить, какую роль играли «неопознанные яркие объекты». Странно, но, перелопатив целую гору исследований, я успокоилась и стала тревожиться чуть меньше. Сам факт того, что наука быстро продвигается, давал надежду, а если изменения в структуре мозга и правда значительны, то просто замечательно, что их изучением занимаются высококлассные исследователи. Если бы не наука, не было бы и надежды. Совсем никакой.

Как и все остальное, это давало новое значение фразе «лишиться разума».

Врачебные привилегии

Не существует простого способа рассказать о том, что вы страдаете маниакально-депрессивным заболеванием. Если таковой и есть, то мне он неизвестен. Хотя большинство людей, узнавая мой диагноз, демонстрировали понимание, все же порой отклик был снисходительным, недоброжелательным, без всякой эмпатии. Забыть такую реакцию нелегко. До последнего времени откровенный разговор о болезни казался мне почти немыслимым, отчасти – по профессиональным соображениям, а отчасти – из-за того, что я снова и снова сталкивалась с жестокостью, намеренной или невольной, со стороны коллег и друзей, которым решалась открыться. Не без горечи я окрестила это явление «реакцией Маусхарта».

В Лос-Анджелесе Маусхарт был когда-то моим коллегой и, как мне казалось, другом. Психоаналитик с вкрадчивым голосом, он был тем, с кем приятно выпить кофе. Не часто, но к обоюдному удовольствию мы выбирались на обед обсудить работу и жизнь. В какой-то момент в этом общении появился тот дискомфорт, который я всегда ощущала, дойдя до определенной стадии дружбы или близости, но умалчивая о своем недуге. В конце концов, это же не просто болезнь – это то, что влияет на каждый аспект моей жизни: на настроение, темперамент, работу, на восприятие практически всего, с чем я имею дело. Умалчивать о маниакально-депрессивном заболевании – значит обрекать дружбу на поверхностность. Втайне выдохнув, я отважилась сделать шаг навстречу и открылась Маусхарту.

Мы сидели в ресторане в Малибу с видом на океан. После короткого обзора моих маний, депрессий и попытки суицида, я уставилась на отдаленную гряду скал посреди прибоя и стала ждать его реакции. Повисло долгое ледяное молчание. В конце концов я увидела слезы на его лице. Помню, тогда мне показалось, что собеседник крайне озадачен – в особенности тем, что я попыталась преподнести свои мании с самым непринужденным видом, а о депрессиях говорила с изрядной бесстрастностью. Мне показалось очень трогательным, что он принял столь близко к сердцу рассказ о том, через что мне довелось пройти. Затем Маусхарт, смахнув слезы, сообщил мне, что не может во все это поверить. Он «глубоко разочарован» – таковы были его слова. Это я-то, такая прекрасная, такая сильная – как же я могла пытаться убить себя? О чем я думала? Это просто малодушие с моей стороны, это очень эгоистично.