Беспокойный ум. Моя победа над биполярным расстройством - [17]

Я не проснулась в один день сумасшедшей. Жизнь казалась такой легкой! Я постепенно осознавала, что моя жизнь и разум ускоряются, пока однажды, в мое первое лето на факультете, они полностью не вышли из-под контроля. Но этот разгон – от стремительных мыслей к хаосу – был постепенным и увлекательным. Сначала все казалось совершенно нормальным. В июле 1974-го меня взяли на факультет психиатрии и приписали к одному из отделений для взрослых пациентов. Я курировала психиатров-стажеров и клинических психологов – интернов по части диагностики, психологического тестирования, психотерапии и испытания препаратов. Кроме того, я отвечала за взаимодействие между департаментами психиатрии и анестезиологии, где я консультировала, вела семинары, внедряла протоколы исследований для изучения психологических и медицинских аспектов боли. Что касается моих собственных исследований, я в основном доделывала работу, которую вела в университете. Аффективные расстройства меня в ту пору не особенно привлекали. К тому же перепады настроения меня не беспокоили больше года, и я уже было решила, что этой проблемы больше нет. Ты тешишься этой надеждой каждый раз, когда чувствуешь себя нормально достаточно долго, но неизменно ошибаешься.

Я взялась за новую работу со всей энергией и воодушевлением. Мне нравилось преподавать, как и руководить врачебной работой других, хотя сначала это и казалось мне необычным. Переход из интернов в преподаватели прошел гораздо легче, чем я могла ожидать. Не стоит и говорить, что солидная прибавка в зарплате очень тому способствовала. Свобода реализовывать собственные научные интересы меня окрыляла. Я очень много работала и все меньше отдыхала. Недостаток сна – это и причина, и следствие мании, но тогда я об этом даже не догадывалась. Лето часто приносило мне хорошее настроение и длинные рабочие дни. Но тем летом я вышла далеко за пределы того, что когда-либо испытывала ранее. Лето, недостаток сна, обилие работы и генетическая уязвимость завели меня куда глубже уже знакомых уровней эйфории – в пылающее безумие.

Ректор университета проводил традиционный прием на открытом воздухе в честь новых преподавателей. Человек, который позже стал моим психиатром, тоже был на этой встрече – он только что начал работу на соседнем с нами медицинском факультете. Благодаря ему я осознала разницу между самовосприятием и взвешенным, спокойным наблюдением специалиста. Я помню ощущение легкой эйфории: чувствуя себя неотразимой, я общалась с массой людей, легко перемещалась по саду от человека к человеку, от коктейля к коктейлю. Я довольно долго беседовала с ректором. Он понятия не имел, кто я, но был либо слишком вежлив, либо оправдывал свою репутацию волокиты за юными особами. Как бы то ни было, я была уверена, что он нашел меня очаровательной.

У меня также была долгая и довольно странная беседа с главой моего департамента. Этот необычный человек, наделенный богатым воображением, далеко не всегда придерживался строгих рамок академической медицины. В узких психофармакологических кругах о нем рассказывали легенды. Например, что он убил слона в ходе загадочного эксперимента с применением ЛСД – это было частью исследования связи галлюциногенов с агрессивным поведением, – и он неверно рассчитал дозу. Тогда мы увлеченно обсуждали с ним эксперименты на слонах и даманах. Даманы – африканские животные, которые в общем-то ничем не похожи на слонов, но из-за строения зубов считаются их ближайшими родственниками. Я уже не могу вспомнить, чем они нас так заинтересовали. Но я немедленно и с удовольствием поставила себе задачу: просмотреть каждую из доброй сотни статей, написанных про даманов. Тогда я взялась за изучение поведения животных в зоопарке Лос-Анджелеса, ведение курса по этологии и еще одного по фармакологии.

В моей памяти вечеринка в саду сохранилась как чудесное, кипящее жизнью событие. Однако мой психиатр вспоминает ее совсем по-другому. Он видел перед собой женщину с безумным взглядом. Я была слишком провокационно одета, и это разительно отличалось от моего обычного консервативного стиля. Я была ярко накрашена, крайне возбуждена и чрезмерно разговорчива. Он даже отметил про себя: «Кэй выглядит маниакально». Я же полагала, что совершенно неотразима.

Моему разуму приходилось прилагать усилия, чтобы сохранять ясность. Идеи приходили и уходили так быстро, что начинали путаться и сталкиваться, будто на шоссе моей логики образовалась нейронная пробка. Чем сильнее я пыталась замедлиться, тем яснее осознавала, что не могу этого сделать. Мое воодушевление тоже било через край, и во всем, что я тогда делала, я видела стройную логику. Однажды, например, я увлеклась копированием: я сделала по тридцать – сорок копий поэмы Эдны Сент-Винсент Миллей, статьи о религии и психозах из American Journal of Psychiatry и еще одной статьи, «Почему я не посещаю разборы клинических случаев». Автор, знаменитый психолог, разобрал все возможные причины, почему плохо организованные разборы клинических случаев – это бездарное убийство времени. Я была уверена, что все три материала наполнены глубоким смыслом и имеют самое непосредственное отношение к моей работе в больнице. Я раздавала их всем, кому могла.