Беспокойный человек - [44]

Лишь Катерина улыбалась да напевала — у нее и силы хватало и сна ей хватало. Ее округлые, почерневшие от загара руки легко управлялись с работой. Только лицо немножко осунулось, стали заметнее скулы да как будто светлее и шире стали глаза.

Погода стояла счастливая для уборки — солнечная, жаркая. Сено не залежалось — убрали. Загребли последний укос на лесной поляне, сложили последние скирдушки.

— Вот и передохнем! — сказала Таисья. — Свое дело сделали…

— Ох, чуть душа с телом не рассталась! — облегченно вздохнула Аграфена. — Сейчас брякнулась бы под кустики заснула бы на три дня!..

— Подожди засыпать, — ответила ей Прасковья Филипповна, — может, завтра за жнейкой вязать пойдем, пшеница тут недалеко. Вот поглядишь, сегодня кто-нибудь из бригадиров с нарядом прибежит…

Катерина шла сзади всех с граблями на плече и раздумчиво любовалась веселой солнечной зеленью леса. Кажется — все деревья зеленые, а если приглядеться, то ведь у каждого своя зелень. Катерина впервые сделала это открытие, и ей стало радостно, словно она получила подарок. У каждого — своя! У елки — своя, и у березы — своя. Осина тоже по-другому окрашена. А трава? И у травы свой цвет, да еще и не одинаковый — вон какой яркий, светлый на солнце, а в тени — густой, в синеву…

Последняя фраза Прасковьи Филипповны о бригадире долетела до Катерины, и она сразу встрепенулась. Прибавив шагу, она догнала Прасковью Филипповну.

— Тетка Прасковья, — живо сказала она, — а что нам ждать бригадира? Бригадиру-то, наверно, некогда, а мы же сами можем дойти до пшеницы, посмотреть. А вдруг там уже работать начали? Сразу и подсобим!

— Ох, батюшки! — простонала Аграфена. — Эта девка нас замотает совсем! Да ты хоть отдохни, подожди, когда позовут, сама-то не бросайся! Ну, уж и правда — беспокойный ты, Катерина, человек!

— Страсть беспокойный… — негромко подтвердила тетка Таисья.

Катерина засмеялась: ну вот, теперь все на нее напали!

— Ну что ж, у тебя ноги резвые, — сказала, подумав, Прасковья Филипповна, — добеги до пшеницы. Придешь — скажешь. А мы пока в табор побредем.

Катерина сунула Аграфене свои грабли и, свернув с тропки, побежала прямиком через лес к полю.

Светло-жёлтый простор пшеничного поля ослепил Катерину. Желтая пшеница, синее небо над ней, золотые волны ветра, клонящего колосья…

— Ах, хорошо! — вздохнула Катерина. — Хорошо, хорошо жить на земле!

Ей и в голову не пришло прикинуть — каково будет убрать такое-то поле? При ее счастливом характере всякая работа шла у нее как праздник.

Катерина из-под руки оглядела поле — никого! Значит, не начинали ещё. Она сорвала в сухой меже несколько длинных стеблей цветущей розовой повилики[27], сделала венок и надела на голову. Хорошо! Светлое небо сияет над головой, где-то поет малиновка…

Вдруг далекое рокотанье трактора донеслось до нее. Катерина пригляделась. Из-за дальнего склона показался комбайн. Его полотнища светились на солнце.

Катерина отпрянула в лес и, стоя за широкой елкой, не спускала глаз с комбайна, идущего по полю. Вот он ближе и ближе. Вот уж и виден человек, стоящий у высокого штурвала…

Сережка Рублев! Приехал работать, значит. Катерина стояла за елкой до тех пор, пока комбайн не повернул обратно и не скрылся в желтом разливе поля.

Катерина медленно отправилась в табор. На пшеницу спешить нечего. Вместо жатки пришел комбайн, а комбайну их помощь не нужна.

Почему она не побежала навстречу, почему не крикнула штурвальному: «Здравствуй! Я здесь!»

Как бы он обрадовался! Сколько бы веселых слов они сказали друг другу!

Но Катерина только прислонила горячую щеку к шелковистой коре березы, постояла немножко, слушая, как бьется сердце, и тихонько вернулась в табор.

Постепенно уходил август. Спадала горячка в полях. Огромную долю полевых работ приняли на себя машины.

Тоня и Дроздиха снова вернулись в табор. А однажды, возвратясь из деревни с пустыми бидонами, Прасковья Филипповна привезла гостей. Первым слез с телеги дед Антон, в голубой выцветшей рубахе, в рыжем картузе, сдвинутом на глаза. За ним осторожно, чтобы не запачкаться дегтем о втулку, соскочила маленькая загорелая, крепкая, как грибок, Анка Волнухина. Доярки тотчас собрались вокруг них.

— Что такое? — спросила Тоня. — Случилось что-нибудь?

— Вот уж сразу и случилось! — ответил дед Антон. — Уж и в гости нельзя приехать! Должен я за своим хозяйством смотреть или не должен? А что ж так удивились?

— Да вроде недавно был… Вот и удивились.

— Да мало ли, что был. А вот теперь особое дело есть — и опять приехал.

— Что это, дед, в гости едешь, а рубаху линючую надел! — смеясь, сказала Аграфена. — Что ж, тебе бабка Анна и рубахи получше не нашла?

— А может, нету… — заметила Таисья.

— Какое там «нету»! — закричала Тоня. — Как добро сушить начнет бабка Анна, так все загородки увешает — и свои и соседские! Нет у них, как же!

— Голова, а на что мне новую рубаху? — возразил дед Антон. — Тут в старой и то от баб отбою нет, а если наряжусь, тогда куда ж мне от них деться?

— Ох ты, старый! «Отбою нет»! Да кому ты нужен!..

Пока доярки балагурили с дедом Антоном, две подружки — Катерина и Анка Волнухина, — схватившись за руки и радостно смеясь, глядели друг на друга, будто век не видались.