Беспокойный человек - [41]

— И что это я тут с тобой стою? Доить скоро.

— Значит, так и уйдешь?

— А как же?

— Ну, хоть подари мне что-нибудь на прощанье.

— А что ж я тебе подарю? Ветку калины?

— Да хоть ветку калины. Вот эту самую, что в руках держишь!

Ветка, вырвавшись из рук Катерины, прошумела листвой. Катерина, заглянув в его горячие яркие глаза, отвернулась.

— А что ж одну ветку? — засмеялась она. — Я тебе весь куст подарю — возьми, пожалуйста!

— Подожди… А ваш табор далеко?

— Недалеко, да не дорога… До свиданья!

Катерина махнула рукой и побежала обратно через пеструю лужайку, заросшую иван-да-марьей, прямо через лес к табору.

Сергей, задумчиво сузив глаза, проводил ее взглядом.

— Через недельку обратно пойду! — крикнул он, когда голубое платье уже мелькало среди дальних елочек, росших на поляне. — Встречай тогда!

— Ладно-о!..

Сергей снял с плеча гармонь и, негромко наигрывая, пошел по дороге.

«Откуда она взялась?.. Когда выросла?..»

А перед глазами, пока шел до села, мелькало голубое платье и золотисто-русыми струйками тяжело падала и текла и шевелилась растрепавшаяся коса. И, усмехаясь сам на себя, Сергей от времени до времени повторял:

«Да… Бывает!»

А вечером домашние удивлялись: что это Сергей калиновую ветку принес? Неужели лучше цветов в лесу не нашел?

Гроза

Жаркий воздух дрожал над землей, небо сверкало без единого облачка, стала прежде времени жухнуть и созревать трава. Коров перегоняли с одного пастбища на другое, искали, где получше корма.

Катерина считала дни: вот еще один прошел, а вот и еще один…

Доярки замечали необычайное сияние в серых глазах Катерины.

— Расцвела девка, — любуясь Катериной, сказала как-то за обедом толстая Аграфена. — Словно бутон развернулась!

— Да будет тебе, тетка Аграфена! — отмахнулась Катерина. — Бутон какой-то!

— Даже знаю, с какого дня и расцвела-то, — хитро подмигнув, улыбнулась Прасковья Филипповна, которая только что отвозила в деревню обрат[26] и сметану. — Знаю, знаю!..

— Да что ты знаешь, тетка Прасковья! — закричала Катерина. — Нечего тебе и знать-то! Вот пристали сегодня!

— Так ты же скажи, Прасковья Филипповна, что знаешь- то! — попросила Тоня. — В Николая Иваныча, что ли, она влюбилась?

— Да что там Николай Иваныч! Кто-то молодой с гармонью недавно мимо нашего табора проходил да с кем-то в лесочке повстречался!

Тоня поджала губы, острый подбородок ее приподнялся, и узкие глаза устремились на Катерину.

Катерина, вся красная, встала из-за стола:

— Да ну вас, поесть не дадут!..

— Ну ладно, — ласково сказала Прасковья Филипповна, — не будем больше. — И усадила Катерину за стол.

— Эко ты какая! — удивилась тетка Аграфена. — Уж и порадоваться на тебя нельзя.

— А что, бабы, — задумчиво произнесла тетка Таисья, — это хорошо!.. Вот живут, живут два человека в разных концах, а потом вдруг встретятся. Вот у них и праздник наступает, свой праздник, в календарях не писанный… Ах, бабы, хорошо!

— Не рано ли сосватали? — сухо, ни на кого не глядя, заметила Тоня. — Что-то он к празднику не очень спешит. Другой бы хоть на обратном пути да завернул!

«Он завернет!» — хотела сказать Катерина, но промолчала.

А про себя повторила еще много раз:

«Он завернет! Он завернет!»

Прошел еще день — синий, томительно жаркий. И еще день. И еще день… Наступил наконец и тот, которого ждала Катерина.

Утром Катерина достала белую кружевную косыночку, которую ни разу не надевала, примерила ее перед зеркальцем. Но тут же, оглянувшись, не видел ли кто, сдернула ее с головы и спрятала обратно в чемоданчик. Ей даже самой себя стало стыдно — наряжаться для парня! А если бы доярки это заметили? А если бы Тоня… А если б — что всего хуже он — сам заметил!..

Катерина гладко причесала волосы, туго заплела косу и пошла в кухоньку помочь Дроздихе.

Дроздиха чистила картошку и, по привычке, разговаривала сама с собой:

— Ну печет, ну печет! Еще утро, а уже от земли дым идет… Ну куда это годится?.. Конечно, для покоса хорошо. А перед покосом не мешало бы траву смочить, чтобы соку набралась. И картошке дождя надо — земля, как порох, рассыпается.

— Ты о чем тут, тетка Наталья? — спросила Катерина. — Давай-ка я картошку начищу, а ты печку растапливай.

— Дак о чем же? Вот жара, говорю, — ответила Дроздиха, передавая Катерине ножик, — земля запеклась, трава желтеет. Бывало в старину-то выйдут на поле с иконами, богу помолятся, глядишь — бог-то и пошлет дождичка!.

— Ну? — улыбнулась Катерина. — Значит, раньше никогда засухи не бывало? А я вот читала, что целые губернии с голоду вымирали от неурожая… а тоже с иконами в поля выходили. Что ж это, бог-то?

— А что — бог? Значит, молились плохо. Не дошло до него!

Катерина засмеялась:

— Глуховат стал к старости!

Дроздиха с укором поглядела на нее:

— Озорная ты девка, Катерина! И язык у тебя озорной, тебе лишь бы озорство да насмешки!

— Ну, не буду! Ну, не буду! — улыбаясь, сказала Катерина. — Ну, давай еще про что-нибудь поговорим.

Но Дроздиха не могла сразу успокоиться.

— Вот и Марфе Тихоновне нагрубила, — продолжала она, — а зачем? Твое ли девичье дело старого человека учить? Теперь вот, может, и присватался бы к тебе Сережка, да как узнает про все твои выходки, дак разве возьмет? А хоть бы, может, и взял, дак разве Марфа Тихоновна позволит? Никогда! И к дому не подпустит. А все из-за чего? Из-за языка твоего. Что думаешь, то и говоришь. А нешто так можно, беспокойный ты человек!