Беспокойный человек - [16]

— Володя! — крикнула Настя. — Ты меня не зачеркивай! Я Золотую Рыбку воспитывать буду!

Книги, несущие беспокойство

Катерина вышла за соломой для подстилки своим коровам, да что-то поглядела вокруг, прислонилась к воротине и забыла про солому. Солнце грело по-весеннему щедро. Снег на южном скате крыши растаял, и темная, влажная дранка дымилась, подсыхая под горячими лучами. Сколько запахов, тонких, еле уловимых, бродило в воздухе! Пахло подтаявшим снегом, который лежал тяжелый и крупноискристый, словно потемневшее серебро. Пахло парной землей с огородов, где уже выступали из-под снега мокрые черные гряды. Из заросшего оврага тянуло свежестью леса и зацветающей ольхой. Взапуски пели петухи по всей деревне, из конца в конец, наполняя сердце какой-то странной и нежной печалью.

Катерина сама не знала, почему это так, но всегда, и даже в детстве, наступление весны нарушало ее ясный душевный мир. Что-то томило ее, какое-то светлое раздумье заставляло подолгу простаивать вот так неподвижно у какой-нибудь воротины. Необъяснимое беспокойство не давало ей сосредоточиться ни на чем, оно куда-то тянуло ее, куда-то звало…

«Вот, наверно, и птицы так же, — думала Катерина: — как наступает весна, так они чувствуют, что надо лететь. Поднимаются и летят. Хоть и устают и голодают, может быть, в дороге, но они летят, летят! Им надо лететь, и они могут лететь — вот-то счастье! А что мне надо? Мне бы тоже тронуться куда-нибудь, посмотреть бы далекие края — море, горы, тайгу… Стройки посмотреть бы… Почему это, как наступает весна, так нет мне покоя?»

Темноглазая девочка пробежала в телятник. Глаза — как вишенки на розовом лице. А, да это же Настя!

— Настя! — закричала Катерина. — Как дела?

Настя, прикрыв глаза рукой от солнца, поглядела на нее и засмеялась:

— Ничего, хорошо!

— Как наша Рыбка?

— Растет. Уже сено ест!

— Ну, в добрый час!.. А что же это я тут стою? — вдруг опомнилась Катерина. — Стою да петухов слушаю. А коровы подстилки ждут. Ну и ну! Обидятся на меня теперь.

Катерина затянула веревкой огромную охапку соломы, взвалила ее на спину и поспешила в коровник.

Она запоздала: доярки уже убрали своих коров и ушли домой. Только скотник Степан возился в тамбуре, укладывая сваленное с воза сено.

У Катерины прибавилось коров — в крайнем стойле стояла Золотая. Катерина внимательно разобрала солому, прежде чем постелить коровам: вдруг попадется какая колючка — может поранить вымя, или смерзшийся какой-нибудь комок со снегом попадет под бок — неприятно… Катерина стелила солому и без умолку разговаривала со своими коровами. Степан, слушая ее, проворчал:

— С людьми бы так разговаривала! А то коровам — разные ласковые слова, а люди к ней и не подступись! Язык-то сразу как бритва сделается!

В коровнике стояла дремотная тишина.

В открытые окна широко вливался свежий, душистый воздух, и солнечные лучи стремительно прорывались в полутьму коровьих стойл. Только слышно было, как коровы жуют сено да щебечут воробьи под крышей.

Вдруг скрипнула воротина и приоткрылась.

— Катерина здесь?

Катерина разбросала последний клок соломы и вышла из стойла. У ворот стояла Настя.

— Катерина… поди-ка сюда…

У Катерины неприятно заныло в сердце:

— Ты что, Настя?

Настя быстро подошла к Катерине и прошептала, глядя ей прямо в лицо испуганными глазами:

— Катерина… Золотая Рыбка… так же, как те! Заболела! Что делать-то?

— Пойдем! — сказала Катерина и, не оглядываясь на Настю, поспешно, почти бегом, направилась в телятник.

— Я бабушке сказала… Она говорит — обойдется, — рассказывала Настя на ходу, — а я вижу, что у нее глазки не такие… Я сразу, как пришла, заметила!..

Катерина с некоторым усилием открыла набухшую дверь телятника, которая тут же тяжело и плотно захлопнулась за ней. Катерине показалось, что ей сразу стало нечем дышать — в телятнике стояла жаркая духота.

Высокая, сухопарая телятница Надежда с изумлением взглянула на Катерину и чуть не выронила из рук охапку сена, которую несла телятам. Телятница Паша, маленькая, слегка рябая девка, увидев Катерину, быстро и лукаво взглянула на Марфу Тихоновну и опять наклонилась к телку, которого поила, будто и не видела никого.

Марфа Тихоновна тоже поила теленка. Не выпуская из рук бадейки, она обернулась к Катерине.

— Ты… что это? — удивленно и с неудовольствием спросила она.

— Марфа Тихоновна, — еле сдерживая волнение, сказала Катерина, — я пришла телочку посмотреть… Золотую Рыбку… Где она тут?

— Вот здесь она, вот здесь! — торопливо ответила Настя. — Вот, около самой печки!

Катерина направилась к печке, из-за угла которой выглядывала желтая белолобая телочка.

Марфа Тихоновна, не допоив теленка, выпрямилась. В ее глазах, будто молния, блеснул гнев.

— Это зачем тебе смотреть? — сдержанно сказала она. — Совсем незачем. Настя, ты что это посторонних в телятник водишь?

Катерина остановилась:

— А разве нельзя, Марфа Тихоновна?

— Я в твой коровник не хожу.

Брови Катерины слегка насупились.

— А если бы у меня в коровнике что случилось, так я бы сама тебя позвала, — с упреком сказала она. — Неужели я здесь такая чужая? Ведь от моей коровы телочка!..

— А что у меня случилось? — сухо спросила Марфа Тихоновна. — Вот тебе на! На Выселках и то знают, а я и не знаю ничего. Надежда, что же это у нас в телятнике случилось?