Беспокойные - [12]

Деминь искал утешения в чем-нибудь знакомом. Он во всем слышал мелодии, а с ними видел цвета, и его тело тянулось к ритму так же, как растение выгибается к свету. Когда они шли по Бауэри, его успокаивало однообразие шагов по тротуару. Его левая рука — в правой руке матери, на каждый ее шаг — два его. Деминь изучал мусор на тротуарах: сигаретные окурки, грязные салфетки и — между кусками льда — столько пятен жвачки. Кто жевал все эти серо-розовые комки? Он ни разу не жевал жвачку, как и, насколько он знал, его мать, и все ее шестеро соседок по квартире на Рутгерс-стрит. Это было еще до того, как они переехали к Леону, до квартиры на Юниверсити-авеню в Бронксе.

Они стояли перед картой метро с длинными тощими линиями, похожими на лапшу. «Ну, какой цвет хочешь сегодня?» — спросила она. Деминь пригляделся к словам, которые не мог читать, местам, в которых еще не был, и показал на фиолетовый.

Деминь родился здесь, в манхэттенском Чайна-тауне, но, когда ему исполнился год, мать отослала его жить к дедушке, в деревню, где выросла сама. И в самых ранних воспоминаниях главное место занимал йи гонг — он звал его малышом-толстышом и научил ходить на лодке, собирать куриные яйца, потрошить рыбу кончиком ржавого ножа. В Минцзяне были и другие дети вроде него, родившиеся в Америке, на попечении у дедушек и бабушек. Своих родителей они знали только по телефону. «Я за тобой пошлю», — говорил голос в трубке, но зачем ему жить с голосом, зачем уезжать ради человека, которого он не помнил? Все, что было у Деминя, — фотография, где сам он был хмурым ребенком, а лицо матери скрывалось в тени. Каждое утро он просыпался под «шт-шт-шт». (Йи гонг подметал их дом на 3-й улице, пока серебряные кольца дыма растворялись в небесах.) Однажды утром дедушка не проснулся. Потом Деминь уже сидел в самолете рядом с дядей, которого больше никогда не увидит. И вот уже в холодной квартире, обставленной двухэтажными койками, его обнимала женщина, знакомая только потому, что ее лицо напоминало его собственное. Ему хотелось домой, а мать говорила, что койка — это и есть дом. Он не хотел слушать, но больше у Деминя никого не осталось. Это было две недели назад. Теперь он каждый день сидел в классе школы на Генри-стрит, не понимая, что говорят учителя, пока мать шила рубашки на фабрике.

Два перехода — и они на фиолетовой линии, которая шла над землей. Деминь с матерью глядели в окна на вывески, написанные на незнакомых им языках. «Это значит “носки”, — говорил он, притворяясь, что читает. — Это значит “собаки”». Ближе к последней вывеске переходили на китайский, и мать читала их смешным голосом — глубоким и низким, как у радиоведущего: «Магазин закрывается!», «Проблемы с иммиграцией?», «Мы лечим мозоли!». Такая она нравилась Деминю. Он верил, что мама принадлежит ему. Деминь вскидывал в воздух ножки, пока женщина шлепала по ноге в веселом ритме.

Мать с сыном доехали до Квинса — из одного китайского квартала в другой. Когда вышли из метро, здания стали ниже, а улицы — шире, но люди и языки остались теми же. Несмотря на холод зимнего дня, Деминь чувствовал знакомые ароматы овощей и рыбы. Остановившись на углу, женщина предложила новую игру. «Вдруг здесь тоже живут мама и Деминь — другая версия нас». Как лучший друг, только еще лучше, как брат, рассеченное «я». Они выбрали здание, где будут жить эти мама и Деминь. Оно было низенькое, с плоским фасадом, как у них на Рутгерс-стрит. Потом смотрели на матерей с детьми на тротуаре, пока не нашли мальчишку возраста Деминя и женщину роста его матери с такой же стрижкой, чтобы волосы завивались у подбородка. Как и мать Деминя, она шла в темно-синей куртке, и ее можно было спутать со старшей сестрой сына.

— Можно пригласить их к себе?

— Не будем их беспокоить, у них дела. Но давай за ними последим?

Мать завела Деминя в кондитерскую, и он выклянчивал яичный тарт. В те дни за доллар можно было купить три штуки. Мама сказала, что это пустая трата денег. Они сели за столом, ничего не купив, присматриваясь к своим доппельгангерам за витриной. Пока двойники переходили улицу, мальчик тянулся к маме, а она наклонялась и что-то говорила ему. В руке мальчика было что-то глазированное и пышное. Желтая слоеная сдоба.

— Ну, можно яичный тарт? Пожалуйста?

— Нет, Деминь.

Он надулся. Йи гонг иногда разрешал ему пить колу на завтрак, но мать ему никогда ничего не покупала.

— Я хочу с ними подружиться. — Он топнул ножкой по полу. И снова она сказала «нет». Деминь бросился за ними по тротуару.

— Стойте! — кричал он.

Двойники обернулись — они знали фучжоуский. Другая мама была старше, стройнее, а другой Деминь — восьми-девяти лет, а не пяти-шести, с квадратным лицом и прищуренными глазками. Он походил на мальчика, который поджигает жуков для веселья. К его нижней губе прилипла жирная крошка. За миг до того, как его утащила собственная мама, Деминь встретился взглядами с другим Деминем, который сказал на английском: «Привет?» Потом доппельгангеры развернулись и растворились в море зимних курток.

— Они ушли, — сказал Деминь. — Их нет. — Перепуганный, он затосковал по йи гонгу. — Ты меня тоже когда-нибудь бросишь?