Бесовские времена - [27]

Пыл франта мгновенно угас. Зато пыл Антонио возрос обратно пропорционально.

— Надо спросить у Портофино, нет ли вправду у него склонностей-то содомских? Он их жжёт, правда, как я заметил, с неким даже злобным остервенением, но, может, просто по долгу службы? Я выскажу ему ваше предположение и уточню…

— Мое предположение? — Витино был ошарашен, — какое ещё предположение? Помилуйте, что за вздор, никаких предположений…

Сплетник исчез, после чего Фаттинанти смог передохнуть от инсинуаций навязчивого болтуна, спуститься вниз по лестнице и, устроившись у камина, предаться сладостным мыслям о необходимости новых капиталовложений в земельные участки — тому, что его подлинно занимало. Земля и недвижимость — вот что никогда не дешевело…

Самого Даноли удивило, что мессир Грандони является объектом такого любопытства и сплетен, он понял, что шута подозревают при дворе в мерзейших склонностях мужеложников. Самому Альдобрандо ничего подобного не показалось, и слова Антонио Фаттинанти свидетельствовали, что далеко не все в замке разделяют подобное мнение. Но размышления, вызванные услышанным разговором, быстро погасли, снова выдавленные воспоминанием о дурном видении.

О какой крови говорили эти жуткие существа, откуда кровь, какая кровь?

За спиной Даноли на боковой лестнице снова кто-то прошёл, и мгновение спустя на балюстраде показался Песте. Теперь он был одет в дублет из тёмно-коричневого, очень дорогого венецианского бархата, оттенявшего его бледность. Белый воротник камичи, стянутый шнуровкой, подчеркивал фарфоровые белки глаз шута и его белоснежные зубы. Альдобрандо невольно залюбовался необычной красотой этого человека, красотой большого и утончённого ума, проступавшего потаённым блеском огромных глаз и чеканной четкостью классически правильных черт. Вспомнив разговор сенешаля с Витино, и глядя в эти бездонные глаза, Альдобрандо подумал, что наговорённое неизвестным ему Лоренцо — вздор. Пред ним стоял аскет и философ. Остальное пока не проступало.

И он тоже… Он тоже сказал про бесовские времена.

Шут, увидев Альдобрандо, выразил удивление, — но только мимикой. Сам Песте уже пришёл в себя, дурной недуг отступил, приступ миновал. Теперь они на мгновение замерли друг напротив друга, и Чума внимательно окинул графа тёмным взглядом. Граф совсем позабыл о своём намерении спросить, зачем Чума хотел, чтобы он остался в замке, при этом Даноли не хотелось привлекать внимание Грандони к своей слабости, он постарался взять себя в руки и поднялся. Оба подошли к перилам балюстрады.

Зал внизу наполнился придворными, молодые девицы и мужчины несколькими группами расположились у каминов. Прямо перед ними внизу в центре одной из компаний сидела женщина средних лет с тонким и умным лицом, её спокойные и плавные жесты успокаивали взгляд. Рядом с ней сгрудились молодые фрейлины.

— Кто эта женщина? — поинтересовался Альдобрандо, стараясь впечатлениями обыденности сгладить гадкое видение.

Шут улыбнулся.

— Это статс-дама герцогини Дианора ди Бертацци, жена лейб-медика Бениамино, моего приятеля. Женщины, разумеется, дуры по преимуществу, но в Дианоре глупости меньше, чем в остальных. Если бы она не была женщиной, я бы назвал её неглупым человеком.

— А кто рядом с ней? Вон та, в зеленом…

— Юная пышнотелая особа, напоминающая сдобный пончик? — шут усмехнулся, — Виттория Торизани, сестра кравчего, мне всегда казалось, что её мозги являют собой тоже некий вид сдобы, вроде хлебного мякиша. Откровенная потаскушка. Наши распутники — Тронти, Альмереджи, Пьетро Альбани, хохоча в тесной компании, часто разбирают повадки и похотливые постельные выверты своих любовниц. Ну, так Тронти уверяет, что девица знает до дюжины весьма причудливых выкрутасов, кои удивят и Аретино. — Лицо Грациано исказилось злой насмешкой. — Как подумаешь, чему служат тела злосчастных красоток, вовсю старающихся угодить своим любовникам, а в итоге потешающих десяток мужчин, обхохочешься… — шут язвительно рассмеялся.

Альдобрандо поспешил перевести разговор.

— А та, что поправляет прическу? Тоже полненькая…

— Бенедетта Лукка, девица с большими и бросающимися в глаза достоинствами, сами видите. — Шут был прав, грудь девицы, особо заметная сверху, была весьма аппетитна. — Скрытых достоинств, кажется, нет, — вяло и чуть брезгливо добавил он, и продолжил, — она достаточно разумна, чтобы молчать, что, видимо, являет собой предел девичьего ума. Правда, д'Альвеллакак-то обронил, что причина молчания чаще всего в нехватке слов, а последних не хватает из-за отсутствия мыслей. Тут я с ним не спорю.

— А кто рядом с синьориной Луккой, с синем платье? — спросил Альдобрандо.

— Иоланда Тассони, — с готовностью просветил его шут, — особа с острым носиком и острым язычком, но не с очень-то острым умом и уж совсем плоской грудью. Насчет попки некоторые спорили, но, те, чей взгляд остёр и проникает за потаённое, утверждали, что сзади красотка ничуть не лучше, чем спереди. Если поглядеть на зелёную сливу, можно высказать вполне обоснованное предположение, что она кислая, но некоторые норовят зачем-то в этом убедиться, пробуют — и наживают понос…