Бесноватые - [8]

– Лэвви, Лэвви, вы правы абсолютно во всем! Боже мой, поступайте как сочтете нужным. Как, по-вашему, следует обойтись с Пег?

– Ее следует раздеть донага и выпороть кнутом, а после этого засадить на месяц в Брайдвелл по обвинению в распутстве. Что она вам или вы ей, когда есть люди, которые вас действительно любят? И пороть ее будете не вы; этого я не допущу: у вас слишком мягкое сердце. Внизу находится мой дорогой брат, мистер Тониш, он готов оказать нам эту услугу.

Миссис Крессвелл повернулась к Джеффри:

– Вы что-то хотели сказать, молодой человек?

– Да, сударыня.

– Могу я спросить, что именно?

– Я хотел сказать, сударыня, что ваш «дорогой брат» крупно рискует, если только осмелится тронуть мисс Ролстон.

– Что вы говорите? – произнесла миссис Крессвелл, на которую эта угроза не произвела никакого впечатления. – А вы знакомы с моим братом, мистер Уинн? Или с его близким другом майором Скелли?

– Не имею этой сомнительной чести.

– А также, я полагаю, не владеете искусством фехтования?

– Нет, сударыня. И вообще не имею склонности к героическому.

– Ну что ж, похвально. Нечасто встретишь такого благоразумного охотника за приданым. Ну ладно, где эта страдалица? В какой комнате она прячется?

– Не могу вам этого сказать.

– То есть не хотите? Тогда, боюсь, мне самой придется привести ее. Или вы собираетесь воспрепятствовать мне?

– Ни в коем случае, сударыня. Но вы только что упомянули сочинение покойного мистера Генри Филдинга. Вы знали его?

Миссис Крессвелл взглянула на молодого человека. На ней было платье кремового бархата с розовой накидкой, кружевами, идущими по рукаву, от локтя и почти до самого запястья, и лифом с очень низким прямоугольным вырезом, в котором вдруг поднялся и потом вновь опустился рубиновый кулон.

– Я понимаю толк в литературе и не стыжусь иногда пролить слезу над особенно трогательным местом. Но его сочинения – грубые и отвратительные, совсем не такие, как у мистера Ричардсона[12]. Его удивительно трогательная, такая волнующая «Кларисса»…

– Я имел в виду не ваши литературные склонности, сударыня. Знали ли вы мистера Филдинга в другом его качестве? И знакомы ли вы с его сводным братом и преемником, слепым судьей с Боу-стрит? И с теми, кого за глаза называют «людьми мистера Филдинга»?[13]

– С этим слепым наглецом? Да, во всяком случае, встречалась. Могу я пойти вниз или еще нет?

– Сделайте одолжение, сударыня, – вниз или к дьяволу.

– Вы об этом пожалеете, – сказала миссис Крессвелл.

Дверь открылась и вновь захлопнулась за ней. Взметнулось и заколебалось пламя свечей. Порыв ветра промчался над Чаринг-Кросс, влетел на Стрэнд и понесся по улицам, состояние которых некий знаток Лондона определил как «абсолютно дикое и варварское». Не исключено, что в доме в этот момент было не лучше.

– Сэр… – начал Джеффри.

– Признайся, мальчик, – перебил его Мортимер Ролстон, – ты никогда не думал увидеть меня таким. Не думал, что я могу так низко пасть.

На протяжении всей речи миссис Крессвелл он ни разу не приподнялся со своего места, и глаза его все время были устремлены в пол. Сейчас он с трудом выбрался из-за стола и искоса смотрел на Джеффри. Парик на нем сбился на сторону. Один белый чулок, а именно левый, спустился из-под пряжки, застегивающей под коленом штанину, и сполз на огромную туфлю. Так он и стоял, глядя через плечо на пламя камина, с отблесками света на красном лице, – как толстый надувшийся школьник.

– По-твоему, я без ума от этой женщины? Черт меня побери, ну и без ума! По-твоему, я ничего не могу с этим поделать? Черт меня побери, ну и не могу! Не я первый.

– Не первый и не последний, если уж на то пошло.

– Ты тоже без ума от Пег. Думаешь, я не знаю? Только ты умеешь это скрывать. А я нет. Я простой бесхитростный мужик.

– Сэр, вы кто угодно, но только не простой и не бесхитростный мужик.

– Что? – заинтересовался сэр Мортимер, к которому вдруг вернулся его обычный цвет лица, а вместе с ним и обычная несдержанность. – Ты что, догадался?

– Кое о чем.

– О чем же именно? Знаешь, например, почему я именно тебя отправил на эти идиотские розыски вместо того, чтобы обратиться к дюжине моих людей в Париже, которые уже десять раз могли доставить Пег сюда?

Джеффри так и стоял, перебросив плащ через руку. Ему пришло в голову послать проклятие небесам или швырнуть этот плащ на пол, как это, наверное, сделал бы сэр Мортимер. Но он только оглянулся.

– У вас дюжина своих людей в Париже? Вы прямо как сэр Фрэнсис Уолсингем[14].

– Кто такой сэр Фрэнсис Уолсингем?

– Он уже умер. Я когда-то читал, что он нанял целый легион шпионов для доброй королевы Бесс.

– А, науки, науки! – пробурчал сэр Мортимер. – Я, знаешь, уважаю книжную ученость; только многовато ее развелось, а здравого смысла осталось маловато. Я вложил деньги в ювелирное дело Хуксона с Леденхолл-стрит вовсе не для шпионажа. Мы уже целый год воюем с «мусью». Но банкиры не воюют, они богатеют. Ты это запомни, слышишь? Меня бы выгнали из дома, в одной рубашке выгнали бы… эти люди из общества, узнай они, что я вкладываю деньги в торговлю. И все же вот тебе мой ответ.

– Ответ на что? Почему вы послали меня в Париж?