Бесноватые - [41]

Саймон сидел на чердаке дома Сильверштейна и слушал, как дождь падает на черепицу крыши прямо над головой. Здесь хранились все книги, которые Говард Сильверштейн оставил своему сыну — более сотни томов о распространении фашизма и идеологии правого крыла в мировой истории. В потрепанном экземпляре «Майн Камиф» он нашел известный абзац — переведенный и жирно подчеркнутый: «Широкие массы народа с большей легкостью надают жертвами большой лжи, а не малой».

Саймон смотрел вниз на улицу, заполненную людьми, которых он больше не знал и которым не верил, и плакал о своем друге, думая о том, не выросла ли доверчивость его народа настолько, чтобы поглотить весь мир.

Семь футов

Клитхорпс была никчемным мышеловом. Когда какой-нибудь грызун, белка или даже соседская кошка подходили к задней двери, она пряталась под раковиной. По-видимому, шестнадцатичасовой сон иссушал ее нервы, и когда территории грозила опасность, ей приходилось прикидываться мертвой. А хорошо она умела делать вот что: гонять моль, пока та не сходила на нет, крылышки — пыльные клочья, и таращиться на стену — в место, находившееся в трех футах над головой Эдварда. А он удивлялся: что такого видят кошки, чего не видят люди?

Клитхорпс была его единственной спутницей сейчас, когда Сэм умер, а Джилл ушла. Он купил ее, потому что все покупали кошек. В этом месяце стоимость кошек подскочила до небес. Черт, все кошачьи питомники в стране распродали товар за несколько дней, и вскоре даже самых запаршивевших бродячих котов покупали с рук по бешеным ценам. Это была самая странная эпидемия панического спроса, которую когда-либо видел Эдвард.

Он жил в Кэмден-Тауне многие годы и подумывал уехать оттуда еще до того, как встретил Джилл: после восьми убийств, случившихся на улицах, город сравнивали с Москвой и Йоханнесбургом, а через восемь недель их район уже прозвали «Смертной милей». Район патрулировало семьсот полицейских, а нужно было бы больше тысячи. Странно было осознавать, что реальная угроза для жизни исходила не от уличных грабителей, а из кафе быстрого питания.

Эдвард жил в квартире на Эвершолт-стрит, это была одна из самых странных улиц в окрестностях. На протяжении каких-нибудь нескольких сотен ярдов там находились: римско-католическая церковь, спортивный центр, легендарный рок-клуб, квартиры членов органов местного самоуправления, тюрьма для несовершеннолетних, итальянское кафе, зал для игры в бинго,[32] викторианский мужской приют для проезжих и дерзновенный кондоминиум с квартирами стоимостью в миллион фунтов, из зеленого стекла. Эдвард жил на первом этаже в доме для членов органов самоуправления, и, как выяснилось, это было не лучшее место для жилья. Рядом пролегал Риджентс-канал, и все сточные люки проходившей над ним улицы вели туда. Мэрия в какой-то момент постановила покрыть стоки стальными решетками, но было уже поздно.

Эдвард бросил взгляд на фотографию Джилл, приколотую на пробочной доске над плитой. Когда-то глаза ее были василькового цвета,[33] волосы отливали лунным светом, но сейчас фото, кажется, начало выцветать, как будто хотело вымарать ее из мира. Ему не хватало Джилл больше, чем Сэма, поскольку, что бы он ни сделал, это не вернуло бы Сэма, но Джилл ведь существовала — она жила в Хэкни с двумя братьями. Он знал, что вряд ли когда-нибудь снова встретится с ней. Он скучал по ней до такой степени, что иногда просто произносил вслух ее имя — совершенно без причины.

В те последние дни после смерти Сэма она стала такой худой и бледной, что казалось, будто кто-то стирает ее из окружающего мира ластиком. Он беспомощно наблюдал за тем, как кости начинали проявляться под ее кожей, а одежда свободно обвисала на тонких руках. Светлые, доходившие до подбородка волосы Джилл падали ей на лицо, когда она до бесконечности терла и скребла кухонные поверхности. Она перестала говорить, о чем думала, становилась такой же прозрачной, как пятна от воды, попадавшей на стену. Она поднимала вверх палец, заставляя его молчать, и напрягалась, прислушиваясь к суетливому скрежетанию когтей в стенах, под досками, внутри перекрытий.

Крысы. Худший кошмар некоторых людей. Но мысль о них его больше не беспокоила. То, что случилось с их семьей, случалось с людьми во всем городе. «Крысы! — подумал Эдвард, плотно заваривая задние двери. — Они дрались с собаками, убивали кошек и кусали младенцев в колыбелях…»[34] Он не мог вспомнить окончание стихотворения Роберта Браунинга. Конечно, ситуация была не вполне сходной, потому что Кэмден-Таун все-таки не был городом Гамелином, но все же Лондону не помешало бы обзавестись собственным Гамелинским крысоловом. Вместо этого у них был растерянный мэр с кучкой смятенных сотрудников, безуспешно пытавшихся справиться с кризисом.

Он поднял защитные очки на макушку и испытующе посмотрел на труды своих рук. Стальные листы доходили только до середины двери, но это было лучше, чем ничего. Теперь он мог заняться и прогрызенным участком внизу. Дырка была не больше двух дюймов шириной, но крыса размером с кошку вполне могла сжать ребра так, чтобы с легкостью протиснуться внутрь. Он вспомнил, как однажды вечером видел тысячи крыс, коричневым морщинистым ковром покрывших сады на задах домов. Бывали ночи, когда он сидел в затемненной гостиной, задрав ноги с пола и положив на колени клюшку для крикета, слушая, как копошащаяся толпа пробегает по крышам, стучит лапками в кухне, под кроватями, под его креслом. Он увидел, как одна жирная коричневая крыса с глазами, похожими на капли черной смолы, прокладывает путь среди книг на полке; его реакция оказалась позорно замедленной.