Бесноватые - [30]

Он видит, как по городу растекаются деньги, обычно они проходят через руки тех, кто слишком глуп, чтобы обратить на них внимание, или слишком жаден, чтобы подумать о тех, у кого их нет. Он смотрит на вульгарные белые длинные лимузины, извергающие из своего чрева размахивающих бутылками «белых воротничков», безликих наркодилеров, пробирающихся по липким замусоренным тротуарам Тоттенхэм-Корт-Роуд, девиц, одетых, как шлюхи, и орущих в метро, — будто только так и можно общаться. Летом у города словно расходятся швы — насилие просто осязаемо, люди в открытую занимаются сексом, по всем закоулкам кишит криминал — и никто ничего с этим не делает. Даже полиция смеется и закрывает на все глаза. Нет, ему обещали какой-то другой мир.

Дома, у себя в спальне, Скотт смотрит старый черно-белый фильм, одну из отцовских пленок, и не может представить себе место, которое видит на экране. Там замечательная девушка-блондинка в мини-юбке идет по Кенсиштон-Хай-стрит, свободной от автомобилей и почти безлюдной, как будто всех смыло волной. Улицы чисты и нарядны, и даже девушка-продавщица в магазине вежлива, и говорит так красиво и внятно, что ушам своим не веришь. Это так необычно и странно — Скотту милее мир, которого он никогда не видел, мир до эпохи массовых миграций, глобального потепления и кормов в пакетиках, который теперь остался лишь на устаревающих и необратимо портящихся видеопленках с фильмами из коллекции его отца.

Скотт худой и высокий, слегка сутулый, — это часто случается с людьми, которые вежливо прислушиваются к низкорослым собеседникам. У него коротко подстриженные белокурые волосы, высокий лоб и тонкий крючковатый нос; внешность, которая, по его мнению, указывает на принадлежность к истинно английскому типу, начавшему исчезать после войны, когда изменился рацион питания.

Жизнь, которую ведет Скотт, гнетет его, превращая его в парадоксальное существо — ангела, заглатываемого тьмой. Он видит себя последним бастионом благопристойности, не в ханжеском, ограниченном представлении доморощенных консерваторов, но в образе достойного мужчины, который открывает дверь перед девушкой, улыбается, говорит: «Доброе утро» и терпеливо выслушивает рассказы окружающих о неприятностях. Он устает принуждать себя к терпимости. Он знает, что не может снизить планку ни на секунду. Каждый уходящий день приближает город к наступлению хаоса, и приближает самого Скотта к распаду. Он — бомба с тикающим часовым механизмом, пистолет, снятый с предохранителя. Скотт осознает временной лимит, отпущенный его рациональному «я». Он понимает, в чем изначальная суть столичного мегаполиса, — человек может оставить след в массе людей, но лишь для того, чтобы увидеть, как отметина затянется и исчезнет за один день, стертая шаркающей толпой.

Единственное, что хранит город от Скотта, — его собственный самоконтроль. Он знает, что если достигнет точки опрокидывания и сорвется, он докажет самому себе, что ничем не лучше всех этих подонков вокруг. Он пополнит их ряды. Он перестанет быть особенным.

И он прикусывает язык, стискивает зубы и довольствуется тем специфическим фырканьем, вздохами, сердитыми взглядами и гримасами, которые демонстрирует англичанин, ненавидящий чужаков за выказываемое ими неуважение.

Скотта выставляют с работы. Ему говорят о сокращении штатов, об экономии, о реструктуризации, но настоящая причина его увольнения проста: работать вместе с ним неприятно. Коллеги чувствуют себя рядом с ним неловко. Страшась безработицы, страшась мыслей о любых переменах вообще, Скотт принимает первое подвернувшееся предложение. Наверное, с учетом его смятенного состояния, это не лучшая идея — согласиться на место в отделе по контактам с клиентами, работать с людьми, с сетью супермаркетов; но он соглашается. И скоро он обретает в этом свое спасение.

СЬЮЗЕН ГАРРЕТ: ДЕТСКИЕ СТРАХИ

С каждым днем страх охватывает Сьюзен Гаррет все сильнее. Она надеялась, что страх уйдет по мере взросления, но он лишь накапливался. Когда она была худенькой девочкой шести лет, со стрижкой «паж» и кривыми ножками жеребенка из диснеевского мультфильма, ее пугала темнота на верху лестницы, ведущей на второй этаж. Ей приходилось, дернув ручку слива воды в уборной, стремглав бежать вниз, на кухню, чтобы успеть проскочить, пока грохочет вода, иначе что-то необъяснимое могло выскочить из темноты и убить ее. Когда ей было девять лет, в гостиной рухнул потолок, они с матерью были в это время у врача. Мать сказала потом: повезло, что их не убило. Дом был старый; после войны многие дома стояли в трещинах. Сьюзен убедила себя, что теперь рухнет потолок у нее в спальне, и каждую ночь накрывалась с головой и съеживалась под влажными, затхлыми одеялами.

Родители постоянно ссорились. Мать Сьюзен все время сокрушалась из-за того, что ошиблась в выборе мужа. Порой она вглядывалась в него через обеденный стол, слегка качая головой при воспоминании о том соблазне, которому подверглась, словно удивляясь, как безумна была когда-то. Отец Сьюзен в свое время не воспользовался шансом, который мог улучшить их благосостояние, и винил жену и дочь в том, что они удержали его. Он так часто разговаривал сам с собой, ворча, шипя и кряхтя, что это превратилось в неконтролируемый невроз.