Бесланский словарь - [34]

И вечером не дали, и утром следующего дня… Я уже волноваться стала: где моя девочка? Почему мне ее не приносят?

Принесли, наконец. Беру на руки и… Мне плохо так стало!

— Что такое? Что у нее на лице? — кричу.

А медсестра успокаивать меня стала: ничего, говорит, это часто у ребят такое бывает, может, сосуды полопались во время ваших потуг.

Я рыдаю, а она успокаивает меня: у моей племянницы такое же было… и что-то там такое… тра-та-та… тра-та-та… и слов не помню, которые она говорила… «И все пройдет, пройдет», — слышу.

Я все ближе и ближе к ее лицу наклоняюсь… А оно наполовину темно-малиновое… Как будто кто-то кистью ровно половину покрасил краской… Какой ужас… Девочка, и с таким пятном! Как же ей жить?

Ее уже унесли, а я мечусь по комнате, руки дрожат, слезы катятся по лицу… За что? Почему? Как она будет жить? Такое уродство!..

Она же девочка… (С тоской) Как от нее будут шарахаться… Смотреть с жалостью и брезгливостью… Что может быть страшнее для матери, чем видеть страдания своего ребенка? Видеть этот ужас и понимать, что ты ничего не в силах изменить?!

Ночью я пробралась в детскую комнату, детки в ряд лежат, утянутые пеленками, — как коконы, тугие коконы, которые превратятся потом в прекрасных бабочек… Иду вдоль кроваток, и сердце лопается от боли, — мою девочку издалека видно… Закрываю рот рукой, чтобы не разбудить их своими рыданиями, и отхожу… И опять возвращаюсь: пятно не исчезает, оно как будто становится ярче… И снова отхожу, и снова возвращаюсь: смотрю на него, как заколдованная, словно оно какой-то мистический знак… Отметина…

Врачи мне потом подтвердили: да, это родимое пятно. Его ничем не вывести, не убрать. Это на всю жизнь. В дальнейшем цвет может усилиться или потемнеть. Родимое пятно начинается под подбородком и поднимается до корней волос, захватывая даже левое ухо.

И последнее, чем меня врач добил: такие пятна закладываются с 4-й по 6-ую неделю беременности.

Это первая половина сентября…

Тогда, первого сентября, я и не знала о том, что уже была беременной.

Но что — стресс, пережитый в школе? Или увиденные трупы, детей в морге? Или похороны моего мальчика? Или лекарства, которые мне кололи в те дни? Что именно отпечаталось на ее крохотном лице? Я все время ищу ответ…

Когда я еще носила ее в животе, я думала: пусть этот ребенок родится в память о моем сыне. Мы расскажем ей, как она появилась на свет, как пережила вместе с нами тот черный сентябрь, как пришла на свет взамен своего брата… Я вот так думала, да. И может, Бог разгневался на меня за эти мысли: «Хочешь сделать этого неродившегося ребенка памятником старшему — и любимому? Получай!»

Вот он, памятник…

(За все время она ни разу не называет дочь по имени.)

Наша боль никогда не излечится, потому что наш ребенок будет страдать… Да что там говорить о будущем, когда она уже сейчас становится изгоем… Я не выхожу с ней на улицу — гуляю только во дворе; счастье, что у нас свой дом. А вчера думаю: дай-ка на улицу хоть выйду, ну что я прячу ее, как какого-то уродца. От дома далеко не отхожу, коляску катаю, она, как всегда, плачет… И вдруг девчонки подбегают соседские, — лет по шесть им. Спрашивают: мальчик или девочка у вас?

— Девочка.

— Как зовут?

— Лейла.

— Какое красивое имя! А можно посмотреть на нее?

Мнусь.

— Ну, пожалуйста!

Не хочу поднимать занавеску. Потом думаю: и что? Сколько я буду так прятать ее?

— Ну, посмотрите.

Заглядывают в коляску.

— Ой! А что это у нее на лице?

— Такое иногда бывает у маленьких деток, — пытаюсь говорить, словно и в самом деле ничего страшного не произошло.

— А… — разочарованно тянут они.

Отбегают, а я слышу их разговор: «Только имя у нее и красивое, а сама — урод с красным лицом». Еще несколько минут пытаюсь держаться, а потом залетаю во двор и начинаю рыдать. Муж подлетает: «Что стряслось?» А я даже повторить это не могу, так больно, так больно, словно шкуру заживо сняли! Такая истерика со мной случилась!

И она со мной плачет. Я ж ее грудью кормлю, а через молоко все настроение передается. Какой-то замкнутый круг получается… И как вырваться из него? Она хотя бы не понимает всего того, что с ней случилось. Но еще несколько лет — и ей самой придется слышать такие слова… Видеть, какую гримасу отвращения она вызывает у людей… Видеть свое отражение в зеркале…

И что сказать ей? Что она — ребенок-памятник бесланскому теракту? Что на 6-й неделе ее только зачинающейся жизни ей суждено было увидеть моими глазами ужасы, вроде сгоревших детей в морге?

Но в чем ее вина? Она ведь спросит меня: «Мама, а за что меня так наказал Господь?» И что мне сказать ей?

И самый страшный вопрос, который мне предстоит услышать: «Вылечат ли меня?» Я не знаю, не знаю…

Сосудистый хирург, к которому мы обращались для консультации, сказал, что это не лечится и не убирается. Может быть — он так и сказал: «может быть», — с помощью пластической операции удастся убрать это. Нужно подождать до тех пор, когда ей исполнится три — четыре года, чтобы принять решение, допустимо ли операционное вмешательство. И сразу предупредил: это очень дорогая операция, и делать ее лучше за границей. Где мы найдем такие деньги? Я вот летала в Москву на консультацию: купили билеты, а потом еле концы с концами сводили целый месяц.