Бескрылые птицы - [47]

Молодая румяная девушка, вязавшая мешки Волдиса и Карла, в карман за словом не лезла. Казалось, мужчины, задававшие ей двусмысленные вопросы, делали это намеренно, испытывая ее выдержку. Но Анныня оказалась неутомимой. Она знала не меньше парней. Когда через час в люке появилось лицо очередного американца, она показала всем нос и поднялась наверх.

«Видите, ухожу. Вы догадываетесь, куда я иду, но это не ваше дело!»

Она была не единственной женщиной, на которую зарились янки. В каждом трюме находилась приятная особа женского пола. Штурманы, матросы и кочегары делали им знаки, позвякивали монетами.

Во время обеда рабочие расхаживали по палубе и коридорам парохода, восхищались машинами, вдыхали вкусные ароматы камбуза и рассматривали татуировку на руках кока-китайца. Из всех кают доносился женский визг, ревели грубые басы янки, звенела посуда и хлопали пробки. В редкой каюте не было женщин. Истомленные «сухим законом» янки пили пиво, вино, водку. Пили много и угощали женщин, кормили их бифштексами.

«Что толкает их на это? — думал Волдис о женщинах, продававших себя с таким спокойствием. — Может быть, они считают это особым видом работы? Такой же, как шитье мешков, подметание мусора или варка обеда? Если бы они не занимались ничем, кроме проституции, — другое дело. Но это не лентяйки, продающиеся на улице, чтобы не трудиться. Они ведь выполняли тяжелую физическую работу и охотно работали бы каждый день.

— Зачем они это делают? — спросил он Карла.

— У янки есть доллары… — угрюмо ответил Карл. — Для этих женщин доллар — целое состояние. Не ради удовольствия они бегают в каюты иностранных моряков.

— Да ведь они же зарабатывают.

— Много ли им удается заработать? Разгрузят этот пароход, и пройдет немало недель, пока они дождутся нового парохода с зерном. На другие корабли их не берут работать.

Мешки, мешки, мешки… Лопата за лопатой, сотни, тысячи лопат час за часом. Тело потное, разгоряченное, в сапоги насыпается зерно, во рту пересохло, ломит спину, ноют мускулы. А вечер еще не скоро. В пять часов, когда рабочие с других пароходов сошли на берег, форман сообщил:

— Сегодня работаем до одиннадцати. Сверхурочно.

Рабочие переглянулись, но никто не огорчился.

— Ну, сегодня заработаем! — радостно говорили они друг другу.

За сверхурочные часы платят отдельно, помимо аккордной платы. Они сегодня заработают лишних двенадцать латов, а это немалые деньги. Для американцев, оплачивающих сверхурочные часы, это пустяки: пароход спешил в Хельсинки, пусть рижане немножко подзаработают.

На набережной женщины с корзинками предлагали булки, пирожки, колбасу и напитки. Рабочие покупали булки с охотничьей колбасой и тут же, не бросая работы, торопливо закусывали.

Стемнело. У люков зажглись яркие фонари, и в помещении стало светлее, чем днем. Молодые парни тискали женщин. Пожилые рабочие спешили за водкой, стараясь купить ее до закрытия лавок.

Работали уже не так проворно, как днем.

Время от времени Анныня выходила из трюма и исчезала. Иногда это был штурман, иногда простой кочегар. Однажды ее удостоил вниманием сам форман: подойдя к люку, он засмеялся и так замысловато выругался, что даже пожилые, ко всему привычные женщины с отвращением плюнули.

— Анныня, выйди наверх! — крикнул форман девушке. — Они как-нибудь обойдутся и без тебя.

Анныне было все равно. Она не раздумывала. Что тут плохого, если она проведет полчаса с форманом в штурманской каюте: он такой же человек, и потом — от него зависит получение работы.

Сверхурочные часы прошли удивительно быстро. Люди потеряли способность соображать. Они тянули свою лямку, как лошади, проделывали привычные движения. Устало тело, ныли суставы, но все это ощущалось смутно, как под наркозом. Боль потеряла остроту…

Равнодушно дождавшись сигнала: «Выходи наверх! Закрой люк!», они выбрались из трюма, молча оделись; как бы рассердившись на кого-то, задраили люки, раздражаясь при этом от малейшего неловкого движения соседа и сердито крича друг на друга. Наконец, все смолкло.

В темноте тихо раскачивались фонари. Призрачно длинные человеческие тени скользили по мостовой, сливаясь в переулках с темнотой ночи.

Завтра опять длинный-длинный день, до одиннадцати ночи. Мешок за мешком… Послезавтра — опять. Затем еще день — и пароход уйдет в море, а рабочие получат деньги за свой нечеловеческий труд. Они скажут: «Да, мы хорошо заработали!», выпьют водки, купят брюки из манчестера и неделями будут жить без работы, пока в порт не зайдет опять какая-нибудь большая посудина, нуждающаяся в рабским труде. Доллары! Мужчины опять станут работать до одиннадцати ночи, женщины будут сидеть на коленях у пьяных янки… Доллары!..

Волдис начинал кое-что понимать. Проклятая все-таки и жуткая эта жизнь! Страшно, если она такой останется всегда… Нет, не должно так остаться, все должно измениться, — иначе какой смысл жить, ждать завтрашнего дня!

Работа на американском корабле продолжалась еще три дня. Каждый вечер работали сверхурочно до одиннадцати, а в последний вечер работа затянулась до двух часов ночи, пока кончили разгрузку.

Все эти дни Волдис не читал газет. Приходя вечером домой, он даже не умывался, торопясь скорее лечь и расправить уставшие руки и ноги. Тело закалилось. Мускулы больше не болели по утрам, только при мысли о предстоящем бесконечно длинном рабочем дне временами становилось тяжело на душе. Разве это не было настоящим рабством?