Бескровная охота - [8]

– В общих чертах, – начал он, – со мной что-то творится. Болит голова. Плохое настроение. Друзья меня не узнают и не понимают. Говорят, что я стал другим. Даже моя собака на меня рычит. Никогда такого не было. Я все время чего-то боюсь, но не пойму чего. Кажется, я вообще разучился смеяться. Меня не смешит даже триста третья серия.

– Неужели? – удивился врач и хихикнул. – А помнишь, когда буржуй подходит к хилому умнику? Не помнишь?

– Помню, – сказал Пингвин, – но мне все время как-то тоскливо, не до этого.

– Переспи с хорошей бабой, – сказал врач, – или сразу с двумя. Ты с кем спишь?

– С кем попало. То густо, то пусто.

– Вот в этом и дело. Все нервные проблемы, они на сексуальной почве. Если есть проблемы в постели, могу выписать бормотун. У меня дешевле всех, всего девяносто уешек.

Бормотун представлял собой миниатюрное устройство, которое само нашептывало на ушко возбуждающие слова. Причем выбирало именно те слова, которые лучше всего действовали в данный момент. Чтобы правильно угадывать, бормотун считывал майнд-потенциалы с мозга хозяина. В основном бормотунами пользовались женщины. Но хороший бормотун стоил гораздо больше, чем девяносто уешек. За девяносто можно было купить лишь подделку.

– Пьешь много? – спросил доктор.

– Умеренно.

– Молодец. Умеренно не вредно. В клептомании не замечен? То есть, не воруешь?

– Не ворую.

– Воровать можно, нельзя попадаться, – сказал врач. – Вот у меня кто-то постоянно спирает ручки со стола. Подозреваю, что это один и тот же человек. Но ты, конечно, не признаешься. Ручка есть? Хочу выписать рецепт.

Пингвин дал ему ручку, и врач внимательно рассмотрел ее, удостоверился, что видит ее в первый раз, и выписал рецепт. Ручка была совсем старая, обыкновенная. Сейчас вошли в моду самописки, умеющие писать под диктовку голоса.

– Будешь пить три раза в день. Это антидепрессант. Довольно мягкий. Не запивай ничем крепче пива. И найти себе, с кем спать. Это точно поможет. Я тебе это обещаю.

Возьми молоток и ударь. Может быть, дело именно в этом. Может быть, это и поможет. Он шел по городу, но это был не его город. Он шел по улице, но это была не его улица. Он слышал голоса людей, но эти люди говорили на чужом языке. Ему хотелось побежать, но он не мог, он знал, что за бегущим всегда кто-то гонится. Ему казалось, что он попал в пространство слишком многих измерений: каждый звук вызывал к жизни фонтаны звуков, каждое слово – водопад других слов, каждая мысль разворачивалась в бесконечность как фантастический пожарный шланг. Он остановился и задумался над этим. Потом задумался над тем, что научился думать. Он никогда не думал раньше, во всяком случае, в той форме, как сейчас. Мысль будто собирала один большой дом из тысяч и тысяч кирпичиков. Точность и быстрота этого процесса были поразительны. Он оглянулся вокруг себя и увидел, что за каждой мелочью стоит множество причин, и он увидел эти причины, увидел следствия, увидел фантастические арочные конструкции прочнейших логический связей, встающие над предметами, вещами и людьми как прозрачные радуги, а над этими арками – другие, третьи, и так в беспредельность, где, может быть, обитал бог или некое равнодушное существо, порой надевающее его маску.

Так, – подумал Алекс, с трудом преодолевая весь этот мозговой шум, – эта маленькая штучка что-то сделала с моим мозгом. Что-то поломала, остальное неправильно настроила. Инсталировала чужую программу, или что-то вроде. Она заставила меня думать неправильно. Так, как думаю я, не думает ни один человек на этой планете. Вместо человеческого мозга в моей башке теперь какой-то марсианский. Для Земли он не годится. Постараемся, чтобы об этом никто не узнал. А может быть, я привыкну?

С этим пора было кончать. Может быть, простой удар молотком и не поможет, но это годится как первый шаг. Сейчас он был уверен, что сошел с ума, если считать умом то, что имелось в его голове до сих пор. Но, с другой стороны, то, что было в голове раньше, умом назвать никак нельзя, скорее наоборот, так что получалось, что он на самом деле сошел с безумия, если такое вообще возможно. Еще пять минут назад каждая проблема имела всего одно правильное решение, теперь верных решений оказалось множество, и каждое из них было верно иначе. Он не знал, считать это умом или безумием, или тем и другим одновременно, но он хорошо знал то, что виной всему светящийся предмет, величиной и формой напоминающий фасолину. Этот предмет нужно будет уничтожить.

Скорее всего эта штука до сих пор накрыта газетой, – думал он. – Не стоит поднимать газету и смотреть: предмет имеет сильную гипнотическую силу. Но можно нащупать фасолинку под бумагой, поднять молоток и ударить по нужному месту. Потом смести осколки и выбросить.

Он шел по улице задумавшись, прорабатывая в уме варианты, чего раньше за ним никогда не водилось: он привык сначала делать, а потом уже думать, если что-нибудь вышло не так. Его апатичная мысль никогда до сегодняшнего дня не заглядывала вперед. Он шел по улице, наклонив голову к земле и даже не отвечал на приветствия. Он подошел к своему дому, подождал скоростной лифт (дважды обрывался за последний год – шесть человеческих жертв) и поднялся на шестьдесят четвертый этаж. Вот мы и дома. Квартира двенадцать тысяч пятьсот тридцать семь.