Бесконечные игры [киноповесть] - [20]

26

Удрученный, приходит Сериков в большую комнату. В углу сидит кто-то и стучит на машинке. Остальные столы пусты. Сериков бесцельно ходит от стола к столу. Лицо его выражает ненависть к самому себе. Остановился у телефона, набирает номер.

— Здравствуй. Это я… Послушай, дай Вовку, пожалуйста. Вовка дома?.. Сегодня — да, очень хороший хоккей во Дворце ЦСКА. Я ему давно обещал… В семь тридцать… Что? Почему? — Длинная пауза. С той стороны говорят что-то злое; он вздыхает, морщит лоб, рот его кривится, как от боли. Внезапно Сериков взрывается: — Но почему же, дьявол побери, я не имею права раз в месяц пойти куда-то с сыном? Неправда! Позови его к телефону… Позови сейчас же! Я не верю тебе… Ничего, подойдет.

Сериков в ожидании, пока подойдет Вовка, расхаживает у стола, держа трубку у уха. Вовка не подходит долго. Сериков закуривает.

— Вова? Здравствуй… Ну, как ты? То, что ты меня просил, я достал… Ну, клюшку… Динамовскую, да… Вовка, помнишь, мы собирались пойти во Дворец ЦСКА? Если ты хочешь и у тебя есть время… Что?.. Я буду один сегодня. По-моему, это не имеет значения… — Пауза. — Как хочешь, Вова. Что значит — никогда? Никогда не пойдешь?.. Ты повторяешь чужие слова… Ну, хорошо. Прощай!

Сериков с отчаянием кладет трубку. Опускается, обессиленный, на стул. Сидит и смотрит, улыбаясь, в окно. Человек в углу стучит на машинке.

27

Коридорчик в квартире Маши.

Сериков, стоя с листком бумаги у телефона, диктует редакционной стенографистке:

— …и на шестнадцатой минуте второго периода случилось то, что должно было случиться… Что должно было случиться!.. Шайба влетает в ворота армейцев от клюшки… Петрова! — Сериков прижимается к стене, пропуская Зинаиду Васильевну, которая идет со сковородкой. — Извините, Зинаида Васильевна… Это не вам! Игра закончилась с минимальным преимуществом профсоюзных… Я говорю: игра за-кончи-лась…

Зинаида Васильевна с мрачным лицом проходит в большую комнату.

— Закончилась, закончилась, — ворчит она. — Когда они закончатся, эти игры?

Маша сидит у стола. С тревогой поглядывает на мать. Зинаида Васильевна с досадой обращается к Калерии Петровне:

— Бабушка, идите отдыхайте, ей-богу! Я за ними уберу.

— Я сама уберу, — говорит Маша.

— Ах, оставь! Ты идешь на работу, у тебя дело…

Калерия Петровна уходит за занавеску.

Входит Сериков, садится к столу.

— Передал? — спрашивает Маша.

Сериков кивает. Зинаида Васильевна накладывает блинчики в тарелки Маше и Серикову.

— Удивляюсь, сколько у нас бездельников! — говорит Зинаида Васильевна. — Иной раз видишь: со стадиона прут, рожи жуткие, пьяные… Орут, ругаются…

Сериков не отвечает. Ест блинчики.

Маша переводит разговор:

— Да, ты вот рассказывал про старика! У нас тоже с грехом пополам вывели на пенсию двух старых грымз… Конечно, их жаль… Заслуженные старушки. Танцевали канкан еще в нэповских кабачках. Кто-то за них вступался, ходили к директору, в министерство… Только зачем? Какой смысл?

Сериков говорит, помолчав:

— Из людей я больше всего люблю стариков.

— Правда? — Маша засмеялась. — Я — нет…

— А знаете, кого надо любить больше всего? Близких, — говорит Зинаида Васильевна.

— Ой, мама…

— Не «ой, мама», а истинная правда. Потому что это самое трудное.

— Что ты хочешь сказать?

— Потому что, — повышает голос Зинаида Васильевна, — о чужих стариках заботиться гораздо приятней, льстит самолюбию, благородное дело, а о своих — кому это нужно? Кто заметит? Скучно, бесполезно…

— Ты хочешь сказать, что о тебе не проявляется достаточной заботы? — напрягаясь, говорит Маша.

— Этого я сказать не хочу. Прости меня, я не считаю себя старухой. Но я хочу сказать, что, если имеются такие запасы человеколюбия, то почему бы не направить их на людей близких… Маша, я смотрю, как ты мучаешься в театре.

— Я вовсе не мучаюсь.

— У меня душа болит! Если не дают самостоятельной работы — значит, надо уйти, не мучиться.

— Мама, это все не так просто!

— А устроить ребенка в детсад — тоже не просто? А помочь бедной Кирке! Два месяца никуда не могла устроиться. Спасибо — чужой человек, знакомый Нины Гавриловны…

Входит Кира с полотенцем — из ванной.

— Опять про Кирку языки чешете? Ну, ничего, ничего, скоро от меня отдохнете… Бр-р. Дайте чайку!

— Как же, отдохнешь от вас… — ворчит Зинаида Васильевна, уходя с посудой в коридор.

— Олег, посоветуй: выходить за Павлика?

— Выходи.

— Ну да! Он ниже меня ростом.

— Не имеет значения.

— Ой, бесстыдники…

Сериков вышел в маленькую комнату.

Маша говорит матери вполголоса:

— Зачем ты его цепляешь?

— Никого я не цепляю.

— Зачем ты это делаешь? Зачем меня злишь?

Зинаида Васильевна после паузы выпаливает плачущим шепотом:

— Потому что я вижу, что не то, не то! Тебе нужно другое…

— Да ну тебя! — Маша сердито отмахивается, уходит.

Сериков ходит из угла в угол в своей комнате. Маша взяла его за руку. Он остановился.

Молчание. Она ждет, что он заговорит. Но Сериков молчит.

— Ну, заступись ты за этого старика! — вдруг говорит Маша зло. — Заступись! Тебе хочется? Тебе нужно? Если ты так страдаешь…

Сериков пожимает плечами.

— В театре я никогда ничего не требую, не стучу кулаком, не защищаю обиженных — потому что зачем? Я жду, жду, жду… А тебе я разрешаю! Иди! Спорь с начальством, порть отношения… Если тебе хочется — для души, для спокойствия… Хотя я этого не понимаю… Но разрешаю!