Бесконечные игры [киноповесть] - [17]

— Роман Романович просил тебя поехать на выставку, — говорит Мартынов.

Сериков кивнул.

— Слушай… Ты не… это самое, не дуйся… Мы с тобой прекрасно сработаемся.

— С тобой?

— Ну да, меня же прочат на место… — кивает вдаль, по направлению большой комнаты. — Я сам немного удивлен, даже возражал, по ты же знаешь Эрэр. С ним не поспоришь. Почему-то он старика невзлюбил, а к тебе относится, между прочим, совсем даже…

Сериков слушает с застывшим лицом. Потом вдруг берет Мартынова за галстук вместе с рубашкой, смял в кулаке. Говорит тихо и раздельно:

— Милый Саша Мартынов, ты далеко пойдешь. Я вижу. Но имей в виду: так просто сгрызть Лужанского, который проработал в газете сорок два года, вам не удастся. Имей в виду!

Мартынов, отдирая руку Серикова от своего галстука, забормотал:

— А мне-то что? Я-то что? Что ты мне-то?

23

Большая комната изменила облик, теперь она перегорожена занавеской, за которой в половине ближе к окну стоят кроватка Котика, диванчик Киры и громадная кровать-саркофаг старухи Калерии Петровны, а в половине, ближней к двери, расположилась Зинаида Васильевна со своим шитьем, манекеном, и тут же стоит круглый обеденный стол.

Воскресное, белое, снежное утро. Часов десять. Зинаида Васильевна примеряет на Маше халат.

— Что с Кирой? Ты звонила в больницу?

— Звонила… Стой тихо!

Пауза. Зинаида Васильевна что-то исправляет в халате. Губы ее, с зажатыми булавками, важно надуты.

— Ну? — говорит Маша.

— Через три дня будет дома. Только, пожалуйста, ничего не рассказывай своему Олегу. Слышишь? Я совершенно этого не хочу. Почечные колики, и все.

— Я и не собираюсь… А что такого?

— Не хочу.

— Да Кира ему сама расскажет…

— Не расскажет. Твой Олег все-таки, прости меня, чужой человек. А наши беды — это наши беды. Даже ты, ее сестра, ничего ей не прощаешь — да, да, я вижу! — иногда ты смотришь на нее с каким-то презрением, а ведь она…

— Я? С презрением? Ты с ума сошла!

— Я не могла ей дать того, что дала тебе, я виновата… — Подбородок Зинаиды Васильевны задергался, глаза заблестели. — Она ребенок войны, голодных лет. Какое у нее было питание?

— Мама, не в питании же дело…

Голос в коридоре. Дверь в большую комнату открылась, показалась голова Серикова — он с улицы, в шапке.

— Кто с тобой? — испуганно спрашивает Маша, набрасывая на плечи халат.

— Мартынов. Ранняя пташка. А в гастрономе жуткая очередь… — Он закрыл дверь. Слышен его голос из маленького коридорчика: — Нет, по воскресеньям ходить в гастроном, да еще утром, — не рекомендую…

Зинаида Васильевна сворачивает шитье, накрывает на стол, и через четверть часа все садятся вместе с Мартыновым за круглый стол есть. То ли это поздний завтрак, то ли ранний обед. С улицы приплетаются, нагулявшись, Калерия Петровна и Котик. Котик сразу начинает ныть: «Ба-а…»

— Туда, туда! — машет рукой Зинаида Васильевна. — В Машину комнату! А то позавтракать не даст…

Мартынов ставит на стол две бутылки шампанского.

— Что это значит? — спрашивает Маша.

— А как же: Александр Максимович назначается завотделом, — говорит Сериков. — Мой непосредственный начальник! И — такой простой, демократичный. С утра опохмеляется шампанским…

— Перестань! Какой я тебе начальник?

— Конечно, начальник.

— Кстати, надо поговорить.

— Вот мы и поговорим. Уже начали. Итак, я подымаю этот стакан кефира… — Олег налил кефир в стакан, поднял его, — за процветание нового начальника! За то, чтобы он пошел далеко. Как можно дальше.

Мартынов хохочет.

— Ой, остряк! Ну-ну! Как можно дальше, да? — Вдруг делается серьезным. — Маша, а если по совести, то я Олегу удивляюсь. То ли по какой-то наивности, то ли по упрямству не хочет видеть нормального хода вещей. Нужно уступать место — понимаешь? — а если не будете уступать, вас заставят силой. Это закон жизни.

— Я не люблю законов жизни, — говорит Сериков.

— Это все фразы! Ты им подчиняешься, этим законам. Все подчиняются. Только одни говорят об этом честно и прямо, а другие… Вот Маша, например, честно признается, что она хочет, чтоб ей уступили место. И имеет полное право. Верно, Машенька?

— В общем-то…

— И Зинаида Васильевна мечтает, чтоб ей уступили место: чтоб соседка уехала и освободила часть коридора. А?

— Да ну! Бог с ней… — Зинаида Васильевна с внезапным вдохновением: — Но в целом я с вами согласна, Александр Максимович! Люди — это пауки. И каждый норовит подкусить другого. Это точно. Я с вами абсолютно согласна.

— Я не знала, что ты такая кровожадная, — смеется Маша.

— Я очень кровожадная. Ты не знаешь, как я умею мстить, если меня обидят.

— И все-таки вы не правы, Зинаида Васильевна, — говорит Сериков. — Не все же пауки. Есть и мухи.

— Ничего подобного! Все пауки! Сплошные пауки! Только есть громадные пауки, страшные, и есть маленькие паучки, этакие слабосильные, которые и рады бы укусить, да нечем. Похожие на мух… Маша, не трогай посуду, я сама вымою.

— Мрачная картинка, — замечает Сериков.

— Почему? Это реализм. И старые мудрые пауки должны тихо уступать место, а не ждать, пока их схватят зубами за ногу… — говорит Мартынов.

— Ну, ладно, пауки пауками… О чем ты хотел?

— Сейчас. Пойдем покурим.

Они выходят в коридор. Закуривают. Вышла соседка и с умильным выражением лица ласково просит: