Бесконечные игры [киноповесть] - [14]

Остановились. Смотрят на бегунов.

— Нет, было, было — вру… — говорит Кизяев. — Ты знаешь, что тут сегодня? Это областные соревнования глухонемых и незрячих спортсменов… Ты посмотри на их лица, как они переживают… какое счастье… Это — спорт, очищенный от всего, от погони за очками, за рекордами, за какими-то благами жизни… Посмотри на того маленького, лысого!

— Я вижу.

Маленький лысый добегает первым. У финиша его обнимает и неловко целует женщина. Оба, задыхаясь, взволнованно объясняются пальцами. Второй глухонемой добежал и в изнеможении, отдав все — словно это Олимпийские игры, — падает наземь…

Сериков спрашивает:

— А здесь, думаешь, нет своих очков? Своих рекордов?

— Да, — помолчав, говорит Кизяев. — Наверное, есть…

19

Сериков ждет Машу перед входом в театр.

Маша выходит в группе женщин. С кем-то прощается. Увидела Серикова, подбежала — очень радостная.

— Ты давно здесь?

— Минут сорок.

— С ума сошел! — Она смеется. — Я же просила в три часа.

— А мне хотелось раньше.

Идут, не торопясь.

— Ты чего улыбаешься? — спрашивает Сериков. — Получила наконец самостоятельную работу?

Маша качает головой, продолжая улыбаться.

— Нет… Просто — вижу тебя… А ты написал свою замечательную статью?

— Уже две страницы!

— Расскажи о чем.

— Ну, это неинтересно…

Они сворачивают в переулок. Пустынно, безлюдно, одноэтажные домишки старой Москвы.

— Нет, расскажи… Я хочу!

— Ну, хорошо… — Он вздохнул. — Есть такой Гриша Кизяев. Тренер «Авангарда»… Наш знакомый, симпатичный человек. Но ему страшно не везет.

— Что ты!

— Да. Очень. Он не может приспособиться к современному футболу, где тренер должен обладать железной властью. И хваткой! — Вдруг обнял Машу за плечи, резко придвинул к себе. — Держать команду вот так!

— Это очень приятно… Для команды…

— В современном футболе главное — очки, очки, очки! Надо уметь эти очки рвать. А он не умеет. Он по-прежнему видит футбол в романтическом ореоле — как его видели в двадцатые — тридцатые годы…

— И что же его команда — проигрывает?

— Да. Мы же видели с тобой…

— Бедный! И что дальше?

— Дальше… Вот я и спрашиваю: что дальше?

Они остановились.

— Не знаю, — говорит Маша тихо. Долгая пауза. — Ты мужчина, ты должен знать — что дальше.

20

Из маленькой комнаты в большую перетаскиваются старинный комод Калерии Петровны, диванчик, на котором спит Кира, и кроватка Котика. Из большой в маленькую — широкая тахта, письменный стол Маши и пианино. Вещи передвигает Сериков и его приятель Мартынов. Зинаида Васильевна и Маша наблюдают за работой, командуют и путаются в ногах. Всем весело. Сериков и Мартынов, кажется, слегка «под мухой».

— Саша, вас можно поздравить? — спрашивает Маша Мартынова. — Вы уже в газете?

— Спасибо, Машенька… Третьего дня зачислен в штат… — кряхтя отвечает Мартынов. — Налево, налево, Олег! Налево заноси!.. Вот бы только московскую прописку достать. Надоело мне Фрязино. Ведь как глупо получилось: я же коренной москвич, жил на Полянке. А после войны, когда мать умерла, переехал к тетке во Фрязино и прописку потерял. Идиот!..

С неожиданной легкостью — как все, что он делает, — Мартынов обращается к Кире:

— Кирочка, давайте поддержим хорошую инициативу. Вот Олег женится на Маше, а я, давайте, — на вас. А? — Хохочет. — Неожиданный камуфлет!

— Давайте, — соглашается Кира. — Только я вас еще мало знаю.

— Ничего, узнаете. Я очень хороший.

— А Кира, между прочим, тоже очень хорошая, — включается в разговор Зинаида Васильевна.

— Я понимаю. Мне что важно? Московская прописка…

Разговор происходит при расстановке мебели. Мужчины двигают тяжелое, Зинаида Васильевна метет маленькую комнату, а Маша складывает в шкаф белье. Кира ничего не делает — держит за помочи Котика, который ползает по полу с игрушкой. На письменном столе стоит открытая бутылка шампанского и два бокала.

— Саша, имейте в виду: наша семья отличается отсутствием юмора, — говорит Маша. — Поэтому не советую острить в таком роде.

— Бог с вами, я вовсе не острю! Деловой разговор. Кстати, я люблю людей, лишенных чувства юмора. Большей частью это люди честные, прямые…

— Ладно, деляга! Подымай и неси! — командует Сериков.

Они выносят вдвоем диванчик.

— Кира, все-таки я хотел бы жениться на вас… — исчезая из комнаты, успевает крикнуть Мартынов.

Сестры остались в комнате одни. Кира спрашивает вполголоса:

— Я не понимаю: он шутит или как?

— Конечно, шутит! Только глупо.

Через час, когда все расставлено, убрано, ужинают в маленькой комнате, нынешнем обиталище Серикова и Маши.

— Я хочу выпить за маму. Мамочка, за тебя! — говорит Маша. Подходит к матери и целует. Зинаида Васильевна сдержанно улыбается.

Калерия Петровна, дремлющая за столом, вдруг приоткрыла глаза.

— Машенька, желаю тебе хорошей, большой любви…

— Ой, баба Лера! — смеется Кира. — Проснулась! Кому это нужно?

— Ну, почему так уж? — возражает, набив рот едой, Мартынов. — Это неправильно… — И, вдруг вскочив, кричит: — За здоровье молодых! Горько, горько! Горько, вам говорят!

Сериков и Маша целуются. Котик вдруг начинает плакать. Зинаида Васильевна села к пианино, играет что-то вроде «собачьего вальса». Мартынов и Кира танцуют. Еще через час в комнате не остается никого, кроме Серикова и Маши. Горит ночная лампочка над тахтой.