Бесконечное море - [2]

Как такое может быть?

Малыш захныкал. Он переводил взгляд с одного взрослого на другого, искал знакомое лицо, но все они были чужими. Впрочем, эти люди не знали друг друга до конца старого мира. Малыш пожаловался, что ему холодно и у него плохая ранка в горле.

Женщина пальцем открыла ему рот и увидела воспаление у гортани. Но она не заметила ни провода толщиной с волосок, ни крохотной гранулы, к которой он был подсоединен. Наклоняясь над малышом, заглядывая ему в рот, она не могла знать, что устройство настроено на углекислый газ.

Наше дыхание – спусковой крючок.

Ребенок – оружие.

Взрыв мгновенно стер с лица земли старый фермерский дом.

Пшеница продержалась дольше. Исчезло все: и дом, и надворные постройки, и силосная башня, где каждый год хранили богатый урожай. Но сухие гибкие стебли превратились в пепел, на рассвете сильный северный ветер из прерий поднял его к небу и перенес на сотни миль. И там он серым и черным снегом равнодушно выпал на бесплодную землю.

Книга первая

I Проблема с крысами

1

Мир – это часы, у которых кончается завод.

Я слышу это, когда ветер ледяными пальцами скребет в окно. Я чую это в запахе заплесневелого ковролина и гниющих обоев в старом отеле. Я чувствую это в груди у Чашки, когда она спит. В стуке ее сердца, в ритме теплого дыхания, согревающего холодный воздух… Пружина часового механизма слабеет.

В противоположной от меня части комнаты, у окна, стоит на посту Кэсси Салливан. Лунный свет просачивается в тонкую щель между шторами и подсвечивает облачка пара, вырывающиеся при каждом ее выдохе. Маленький брат Кэсси спит на кровати, которая стоит рядом с ней. Бугорок под грудой одеял. Голова Кэсси движется подобно маятнику: окно – кровать, кровать – окно. Эти повороты, темп ее дыхания, как и посапывание Наггетса и Чашки, как и мой собственный пульс, – все указывает на то, что кончается завод часов.

Я выбираюсь из-под вороха пледов и встаю. Чашка стонет во сне и зарывается глубже под одеяла. Холод мешает подняться и сжимает грудь, хотя я полностью одета, если не считать парки и ботинок, которые лежат в изножье кровати. Салливан наблюдает за тем, как я зашнуровываю обувь и надеваю куртку, а потом иду к шкафу за своим рюкзаком и винтовкой. Потом я подхожу к окну и останавливаюсь рядом с Кэсси. Чувствую, надо бы сказать что-то перед уходом. Мы можем больше не увидеться.

– Ну что, ты идешь? – говорит Салливан.

Ее белая кожа светится в молочном свете, а веснушки как будто плавают над носом и перед щеками.

Я закидываю винтовку на плечо:

– Да, иду.

– Знаешь, Дамбо – я понимаю. Это из-за больших ушей. Наггетс – потому что Сэм такой маленький. Чашка – тоже понимаю. Зомби – не очень. Бен не хочет рассказывать. Ну и Кекс, я догадываюсь, – из-за того, что он такой пухляк. Но почему – Рингер?

Я понимаю, что происходит. Кэсси больше не доверяет никому, кроме Зомби и своего брата. Кличка Рингер вызывает у нее паранойю.

– Я человек.

– Ага. – Она смотрит сквозь щель в шторах на мерцающую ото льда автостоянку двумя этажами ниже. – Кто-то мне уже такое говорил. И я, как дура, ему поверила.

– Ну, учитывая обстоятельства, не такая уж ты и дура.

– Не прикидывайся, Рингер, – резко обрывает меня Салливан. – Я знаю, ты не веришь в историю Эвана.

– Я верю тебе. А в его историю – нет. Бредятина какая-то.

Я иду к выходу, пока она на меня не набросилась. С Кэсси Салливан лучше не заводить разговоры об Эване Уокере. Я не имею ничего против Кэсси. Эван для нее – ветка над обрывом, за которую она цепляется. И не важно, что его больше нет. От этого она держится за свою ветку еще крепче.

Чашка не издает ни звука, но я чувствую, что она на меня смотрит. Я знаю, что она не спит, и возвращаюсь к кровати.

– Возьми меня с собой, – шепчет она.

Я отрицательно качаю головой. Мы уже сто раз это проходили.

– Я ненадолго, всего на пару дней.

– Обещаешь?

– Так не пойдет, Чашка. Обещание – единственная валюта, которая у нас осталась. Ее надо расходовать с умом.

Нижняя губа Чашки начинает дрожать, глаза на мокром месте.

– Эй, что я тебе об этом говорила, солдат? – Я подавляю желание дотронуться до нее. – Первый приоритет?

– Никаких плохих мыслей, – послушно отвечает Чашка.

– Потому что плохие мысли?..

– Делают нас слабыми.

– И что случается, когда мы становимся слабыми?

– Мы умираем.

– А мы хотим умереть?

Чашка трясет головой:

– Пока еще нет.

Я дотрагиваюсь до ее лица. Холодные щеки, горячие слезы.

«Пока еще нет».

Учитывая, что время человечества практически истекло, эта девочка, наверное, уже достигла среднего возраста. Салливан и я – мы старые. А Зомби? Вообще древний.

Он ждет меня в холле. На нем лыжная куртка, под ней ярко-желтая толстовка с капюшоном – эти вещи мы откопали в гостиничном хламе. Зомби бежал из «Приюта» в одном тонком медицинском костюме. Даже под отросшей бородой нельзя не заметить лихорадочного румянца. Рана от пули, которую я ему «подарила», открылась во время побега. Его заштопал наш двенадцатилетний медик, но в шов, видимо, попала инфекция. Зомби облокотился на стойку, другой рукой держится за бок и пытается делать вид, будто все круто.

– Я уже решил, что ты передумала, – говорит он.