Бешеные коровы - [28]

— Тебе просто придется набраться храбрости и сделать это, девочка.

— Сделать что? Эту воблу сушеную? — Мэдди, разозлившись, заштриховывала карандашом недостающий участок брови. — Ну уж нет!

— Послушай, — Шанель нацелилась на второе ухо Мэдди. — Знаешь ремесленную мастерскую? Ну так вот, последняя девчонка, которая отказала Спутнику, «случайно» попала под токарный станок и превратилась в кофейный столик.

Мамаша Джой сняла крышку с дезодоранта.

— Идти против этой женщины — это самоубийство, — философски изрекла она. — Живой ты от нее не уйдешь.

Мэдди попыталась прогнать охватившие ее плохие предчувствия безразличным смехом.

— Вы что, ходите на уроки по утопанию? Завтра я уже буду на свободе, с моим ребенком! — Всепоглощающее чувство облегчения от одной мысли о том, что она скоро сможет снова кормить Джека, настроило ее грудь на настроение «капуччино». Она внимательно рассмотрела себя в зеркале. Несмотря на все ухищрения и добрые намерения, ей, с половиной брови и распухшей губой, для полноты образа не хватало лишь татуировки «преступница».

Когда за Мэдди пришли охранники, соседки по камере поцеловали ее на прощанье. По дороге к «приемному отделению» ее сопровождали серенады Холлоуэй: «Если ты забрызгала сиденье туалета, будь милашкой — вытри его бумажкой» и «Оттянись за меня, не слезай с мужика три дня».

Все вставало на свои места. Мэдди не только была в одном шаге от свободы, но и произошло еще нечто удивительное, восхитительно радостное. После того как она родила Джека, было легче воссоединить сербов и хорватов, чем молнию на ее брюках. Этим же утром Шанель одолжила ей свои джинсы «Ливайс» десятого размера. И впервые со дня рождения Джека Мэдди смогла их застегнуть.

* * *

В камере, где она ожидала своей встречи с судьей, оптимизм Мэдди растворился, как аспирин в стакане с водой. Голые стены, жесткая скамья, резкий запах мочи — все здесь дышало отчаянием. В коридоре разносились крики заключенных с просьбами о том, чтобы их выпустили в туалет или включили свет. Они умоляли о возможности опорожнить свой кишечник, встретиться с родными, поговорить со своими свежевыбритыми защитниками или просто выпить горячего чаю. В самом коридоре царил хаос. Мэдди слышала, как адвокаты и социальные работники криком общались со своими подзащитными через смотровые оконца.

— Что, у тебя было тяжелое детство? А у кого было другое?

— Самое главное — это девушка. Она ведь не пострадала физически, правда? Я имею в виду, не считая того, что была изнасилована.

Дверца смотрового окна в двери Мэдди внезапно распахнулась. В маленьком окошке появилось лицо Двины, окутанное ароматами «Боди-шопа».

— Мэдлин, это твой последний шанс. Твой адвокат…

— Перегрин? Ой, не говорите, я сама угадаю! — съязвила Мэдди. — Он пылает энтузиазмом!

— Но ты не можешь его уволить. Во всяком случае, в соответствии с новыми правилами предоставления юридических услуг. Это значит, что, если ты не скажешь мне, где твой ребенок, он завалит твое прошение об освобождении и ты останешься в Холлоуэй.

Легкое дрожание в ее голосе заставило Мэдди насторожиться. Она стала с равнодушным видом рассматривать свои свеженакрашенные ногти, хотя больше всего хотела вонзить их в рот Двины и разодрать его до локтей.

— Обычно социальные работники стараются не принимать свою работу слишком близко к сердцу, чтобы сохранить дистанцию между собой и подзащитным. Однако время от времени встречаются случаи, от которых нельзя отстраниться. Такие случаи, как твой, дорогуша.

Мэдди почувствовала, что у нее заболела шея от того, что ей приходится наклоняться, чтобы поговорить через окошко. Позади Двины, за темными внутренностями тюрьмы, открывались неизведанные глубины.

— Мне не следовало толкать тебя к усыновлению. Тебе нужно время для того, чтобы подумать, что на самом деле лучше для твоего ребенка. Я теперь вижу, какая ты хорошая мать.

Слезы отчаяния сдавили горло Мэдди. Двина нащупала ее уязвимое место, задев глубоко скрываемые чувства, но Мэдди поспешила загнать их обратно.

— Три первых месяца жизни ребенка очень важны для установления отношений с матерью. Тактильный контакт, постоянная близость… — Мэдди различила сдавленный всхлип. — Это просто необходимо для избежания психиатрических отклонений во взрослом возрасте. — Мэдди никогда еще не чувствовала себя такой усталой. Ее тело налилось пластичностью статуи Клауса Ольденбурга. — Мэдди, позволь мне вернуть тебе ребенка. — Слова Двины действовали подобно анестетику. — Адрес, Мэдлин. Мне нужен адрес.

Дверь открылась. Тюремный надзиратель, позвякивая ключами, вызвал ее по имени тоном смертельно скучающего человека.

— Тебе пора, дорогуша.

Мэдди так и застыла на месте. Рука Двины, которую та положила на плечо Мэдди, была теплой и успокаивающей.

— Я сделала все, что могла, Мэдлин. — Голос Двины страдал вместе с ней. — Если ты не скажешь мне адреса, я заброшу все свои книжки по психоанализу и отправлюсь в Котсуолдс, чтобы открыть там небольшую мастерскую.

Мэдди сделала судорожный вдох. Ее груди налились, и молоко протекло сквозь нагрудные накладки. Мысли о Джеке заставили ее чувствовать себя обманутой, измотанной и совершенно бессильной.