Бешеная кровь - [2]

Он несколько часов — ему показалось очень много — ждал, когда о нем вспомнят, откроют ящик и дадут поесть и, главное, попить. Он начал вспоминать похлебку, которой их кормили, почти с умилением. Как-никак это еда, она так необходима его измученному, истощенному организму. Но никто не приходил, и тогда он начал пятками и кулаками колотить в стены ящика. Долго никто не приходил, но вдруг неожиданно на крышку над его головой обрушился град ударов, от которых он едва не оглох. А потом послышался голос Мамеда:

— Молчи! Тихо, сволочь. Далбыть будэшь — ногы тэбэ застрэлу. Говно собачий!

Самсон успокоился. О нем, по крайней мере, не забыли. Вряд ли Мамед хочет уморить его до смерти. Так, помучает немного, потешит свое самолюбие и выпустит. Не станет же он терять работника, гнущего на него спину за жидкую похлебку и кусок хлеба домашней выпечки! То есть, можно сказать, даром. Мамед — рачительный хозяин. Он внимательно следит за своим скотом. Самсон думал о своем мучителе с надеждой и вдруг понял, что прямо сейчас с ним происходит превращение сродни предательству самого себя. У него не стало ненависти к Мамеду, а взамен появилась надежда на него. Так, наверное, бывает у собак после курса дрессировки. Непокорность и своеволие у них исчезают, уступая место почитанию хозяина и готовности исполнять любые его приказы и терпеть побои. Получается, что чеченец его сломал?! Его, Олега Самсонова, бойца СОБРа?

Ну нет, не дождетесь!

Все время плена он искал возможности побега, но его крепко стерегли. Один раз, когда в горах он как будто по нужде отошел подальше и уже решил было, что вот она — возможность сделать рывок, раздалась короткая автоматная очередь; на него посыпались срезанные пулями ветки, и он вынужден был тогда отказаться от своего намерения. На время — до тех пор, пока не появится новый шанс. Но с тех пор смотреть за ним стали еще пристальнее, а на ноги ему надели веревочные путы, наподобие конских. Конечно, избавиться от них можно было одним-двумя ударами лопаты, но тогда он не смог бы сделать со своего "рабочего места" и шагу. Его бы просто пристрелили.

Лежа в ящике и осознав всю глубину моральной ямы, на краю которой он оказался и даже сделал в нее первый шаг, он решил, что обязательно убежит. Вот как только выберется отсюда — и сразу.

На следующий день его начали кормить. Еда, конечно, никакая, но все же. К тому же, лежа в гробу, он почти не расходовал сил, которые все без остатка нужны были ему для восстановления здоровья. И для подготовки к побегу.

Из ящика его не выпускали даже по нужде, так что вскоре его ящик больше напоминал выгребную яму, чем предназначенное для пребывания человека место. Он слышал, как над ним зудят мухи, и одна даже пролезла в отверстие. Некоторое время он слушал ее жужжание около себя, развлекаясь им, а потом раздавил.

По его подсчетам, прошла неделя с того момента, как его засунули в ящик. Крышка открылась, и он увидел над собой бородатое лицо Мамеда.

— Подымайся, — скомандовал тот, сопровождая это выразительным движением автоматного ствола. И поспешно отошел от ящика, сделав брезгливую гримасу. Вонь от Самсона была кошмарной.

Олег медленно сел, хватаясь руками за кромки ящика. За время вынужденного безделья мышцы отчасти потеряли способность сокращаться, в суставы будто песку насыпали, хотя в последние дни он старался делать в своем гробу некое подобие зарядки, готовя себя к побегу. Без этого он вообще мог бы упасть при первом же шаге. Но рабовладельцу не стоило показывать истинных возможностей, и Самсон проделывал все медленно и неловко, всячески подчеркивая свою беспомощность и боль, при каждом движении пронзающую тело.

Краем глаза он увидел написанное на лице Мамеда напряженное раздумье. Сейчас тот вполне мог решать вопрос: а стоит ли возиться с этим полутрупом, выхаживать его, не проще ли взять и пристрелить его? Рассчитывать можно было только на жадность Мамеда. Как бережливый хозяин, он не будет разбрасываться своим имуществом и в крайнем случае, если поймет, что от раба толку не будет, постарается продать его, чтобы получить от него хоть какую-то пользу в виде даже небольших денег. Так что Олег если и рисковал, то не слишком сильно.

Мамед, видно, не очень поверил в слабость пленника. Он подскочил и сильным тычком ствола автомата под ребра попытался добавить ему резвости. К счастью, удар пришелся не на сломанные ребра, но все равно был достаточно болезненным. Навык общения с пленными у Мамеда, похоже, был немалый. Олег охнул, сжался, сделал несколько семенящих шагов по направлению к двери кошары, споткнулся о порог и упал на землю, успев осмотреть двор, где, кроме него, никого не было. За те несколько дней, что он валялся в тесном и темном ящике, природа расцвела и ранняя холодная весна сменилась полноправной, но все же еще холодной.

Не дожидаясь новых побоев, он попытался подняться, но сил хватило только на то, чтобы, ухватившись за почерневший дверной косяк, со стоном сесть и посмотреть на хозяина глазами преданной собаки, незаслуженно им побитой.

Чеченец оценил пантомиму. Постояв над Олегом, он развернулся и пошел в дом, впервые за все время плена оставив раба без присмотра и без привязи. Это была пусть маленькая, но победа. Вернулся он через пару минут с куском хлеба в руке, к которому пальцем с коротко обрезанным ногтем с траурной каемкой прижимал кусочек белого сыра. Бросив это рабу, он отошел на несколько шагов и брезгливо смотрел, как тот жадно ест и глотает еду большими непрожеванными кусками.