Беседы за чаем - [3]

— Тут она сглупила, — высказала свое мнение выпускница Гертона. — Молчание в подобных ситуациях — ошибка. Другая сторона не знает, что с тобой происходит, а ты сама, поскольку напряжение накапливается и не находит выхода, становишься все более раздражительной.

— Она поделилась своими бедами с подругой, — уточнил я.

— Я очень не люблю тех, кто так поступает, — отчеканила светская дама. — Эмили никогда не говорила с Джорджем, она приходила ко мне, чтобы пожаловаться на него, как будто я несу за него ответственность. А я даже не его мать. После того как она заканчивала, являлся Джордж, и мне предстояло выслушивать все то же самое, только с его позиции. В конце концов я от этого так устала, что решила поставить точку.

— И как вам это удалось? — спросила старая дева, вроде бы очень заинтересовавшись рецептом.

— Я знала, что Джордж придет в тот день, — объяснила светская дама, — и убедила Эмили подождать в зимнем саду. Она думала, что я собираюсь дать Джорджу дельный совет; вместо этого я принялась ему сочувствовать и поощряла говорить предельно откровенно, что он и сделал. Эмили это настолько взбесило, что она выскочила из зимнего сада и высказала Джорджу все, что о нем думала. Я оставила их выяснять отношения. Им это понравилось. И я довольна тем, что теперь они прекрасно обходятся без меня.

— В моем случае все вышло иначе, — продолжил я. — Ее подруга объяснила ему, что происходит. Указала, что его пренебрежение и безразличие медленно влияли на чувства жены по отношению к нему. Он это оспорил. «Возлюбленный и муж — это не одно и то же, — заявил он. — Ситуация совершенно иная. Ты бегаешь за кем-то для того, чтобы поймать. Но, когда добыча поймана, суетиться уже незачем. Ты спокойно сидишь рядом. Тебе больше не нужно кричать и махать носовым платком, чтобы привлечь к себе внимание».

Их общая подруга смотрела на проблему иначе: «Ты должен удерживать обретенное, или оно может ускользнуть от тебя. Определенными поступками и поведением тебе удалось завоевать расположение милой девушки; и почему ты думаешь, что ее отношение к тебе не изменится, если ты покажешь себя совсем в ином свете?»

«Ты говоришь мне, что я, став ее мужем, должен вести себя точно так же, как вел, будучи ее ухажером?»

«Именно, — ответила подруга. — Почему нет?»

«Мне кажется, это неправильно», — пробурчал он.

«А ты попробуй и посмотри, что из этого выйдет», — предложила подруга.

«Хорошо, я попробую», — согласился он, пошел домой и принялся выполнять обещанное.

— Он опоздал? — спросила старая дева. — Или отношения вновь наладились?

— В следующем месяце, — ответил я, — они не разлучались двадцать четыре часа в сутки. А потом уже жена предложила, как поэт в комической опере Гилберта «Терпение», что неплохо бы хотя бы иногда проводить вторую половину дня по отдельности.

Муж крутился вокруг нее по утрам, когда она одевалась. В тот самый момент, когда она укладывала волосы, страстно целовал, и прическа разваливалась. За едой держал ее за руку под столом и настаивал на том, чтобы самому кормить ее. До свадьбы он раз или два проделывал такое на пикнике, а после свадьбы она с упреком напомнила ему об этом, потому что теперь за завтраком он всегда сидел на другом конце стола, читая газету или письма. Весь день он не отходил от нее. Она не могла почитать книгу; вместо этого он читал ей вслух, обычно поэмы Браунинга или переведенные на английский стихи Гёте. Чтение вслух не входило в число его достоинств, но в те недели и месяцы, когда он за ней ухаживал, она благосклонно воспринимала такие его попытки, о чем напомнил ей уже он. И, полагал он, раз уж они начали эту игру, она должна принимать в ней активное участие. Если он должен дурачиться, то и ей, само собой, положено вести себя глупо. Как он объяснил, отныне и навеки они должны превратиться во влюбленных, и у нее не нашлось никаких логических аргументов, чтобы умерить его пыл. Если она писала письмо, он вырывал его из ее дивных ручек и начинал целовать — разумеется, при этом размазывал чернила. Если он не сидел у ее ног, подавая иголки и булавки, то устраивался на подлокотнике кресла и иногда сваливался на нее. Если она шла в магазин, он сопровождал ее и в ателье напоминал слона, попавшего в посудную лавку. В обществе он не замечал никого, кроме нее, и обижался, если она разговаривала с кем-то еще. Впрочем, в этот месяц в свет они выходили редко, потому что большинство приглашений он отклонял от лица их обоих, напоминая ей, что не так уж и давно она ставила вечер, проведенный с ним наедине, несравненно выше всех иных развлечений. Он называл ее нелепыми прозвищами, разговаривал с ней на детском языке; по десять раз на дню ей приходилась заново причесываться. В конце месяца, как я и упомянул ранее, она предложила небольшой перерыв в проявлении любви.

— Окажись я на ее месте, — прокомментировала выпускница Гертона, — то предложила бы разъехаться на какое-то время. И ненавидела бы его до конца жизни.

— Только за то, что он старался пойти вам навстречу? — удивился я.

— За то, что он показал мне, какой же я дурой была, требуя от него проявлений любви, — ответила выпускница Гертона.