Беседы с Кришнамурти - [17]

Нет никакого объекта, отделенного от увлечения им. Есть только увлечение, нет того, кто увлечен. В разные времена и в зависимости от интересов страстное увлечение наряжается в различные маски. Память об этих меняющихся интересах сталкивается с новым, что вызывает конфликт. Таким образом, рождается тот, кто выбирает, укрепляя себя как субъект, отделенный и отличный от его увлечения. Но субъект не отличается от своих свойств. Субъект, который пытается заполнить себя или убежать от своей пустоты, ущербности, одиночества, не отличается от того, чего он избегает, он и есть это. Он не может убежать от себя самого, все, что он может сделать, — это понять себя. Он есть его собственное одиночество, его пустота. И пока данный субъект расценивает это как что-то отдельное от себя, он будет пребывать в иллюзии и бесконечном противоречии. Когда он непосредственно прочувствует, что он и есть его собственное одиночество, тогда только может возникнуть свобода от страха. Страх существует только во взаимоотношениях с идеей, а идея — это отклик памяти в виде мысли. Мысль — это результат опыта, и хотя она может обдумывать пустоту, иметь ощущения по отношению к ней, она не может познать пустоту напрямую. Слово «одиночество» с его воспоминаниями о боли и страхе мешает пережить это состояние заново. Слово — это память, и когда слово больше не имеет значения, тогда взаимоотношения между переживающим и переживаемым совершенно другие. Тогда эти взаимоотношения являются прямыми, а не через слово, через память. Тогда переживающий и есть переживаемое и так освобождается от страха.

Любовь и пустота не могут пребывать вместе. Когда есть чувство одиночества, нет любви. Вы можете скрыть пустоту под словом «любовь», но когда объекта вашей любви больше нет или он не реагирует на вас, тогда вы осознаете пустоту, расстраиваетесь. Мы используем слово «любовь» как средство побега от нас самих, от нашей собственной ущербности. Мы цепляемся за то, что любим, мы ревнуем, тоскуем без этого, когда оно отсутствует, мы совершенно потерянны, когда оно умирает. А затем мы ищем утешение в какой-нибудь другой форме, в некой вере, в некой замене. Разве все это любовь? Любовь — это не идея, не результат ассоциации, любовь — не то, что можно использовать как спасение от наших собственных несчастий. И когда мы действительно так используем ее, мы создаем проблемы, которые не имеют решений. Любовь — не абстракция, но ее суть может быть пережита только тогда, когда идея, ум больше не являются наивысшими факторами.

Стимулирование

«Горы заставили меня замолчать, — призналась она. — Я взбиралась на Ингадайн, и ее красота сделала меня совершенно молчаливой. Я безмолвно стояла, любуясь чудом всего этого. Это было великолепное переживание. Жаль, что я не могу удержать эту тишину, это проживание, яркую, движущуюся тишину. Когда вы говорите о тишине, я предполагаю, что вы подразумеваете этот необычайный опыт, который я пережила. Я действительно хотела бы знать, ссылаетесь ли вы на эти же самые свойства тишины, какие я испытала. Впечатление от этой тишины длилось в течение долгого периода, и теперь я возвращаюсь к нему, я пробую вновь уловить ее и прожить в ней».

Вас сделала молчаливой Ингадайн, кого-нибудь другого — красивые человеческие формы, а третьего — мастер, книга или выпивка. Из-за внешнего побуждения личность сжимается до ощущения, которое называют тишиной и которое чрезвычайно радостно. Задача красоты и великолепия состоит в том, чтобы отогнать ежедневные проблемы и противоречия, быть отдушиной. Из-за внешнего влияния временно ум заставляют замолчать. Это возможно благодаря новому переживанию, новому восхищению, а ум потом возвращается к нему как к воспоминанию, когда он больше не испытывает это. Остаться в горах, естественно, невозможно, поскольку нужно вернуться на работу. Но искать то состояние покоя действительно можно в некой иной форме стимулирования, в выпивке, в человеке или в идее, что и делает большинство из нас. Эти различные формы возбуждения — это средства, благодаря которым ум заставляют замолчать. Так что средства становятся существенными, важными, и мы привязываемся к ним. Поскольку средства дают нам наслаждение тишиной, они становятся доминирующими в наших жизнях, они — наш приобретенный интерес, психологическая потребность, которую мы защищаем и ради которой, если необходимо, мы уничтожаем друг друга. Средства занимают место переживания, которое теперь является только воспоминанием.

Стимуляторы могут варьироваться, каждый приобретает значимость согласно состоянию человека. Но есть схожесть во всех стимуляторах: желание убежать от того, что есть, от нашей повседневной Рутины, от взаимоотношений, которые уже изжили себя, и от знаний, которые всегда застаиваются. Вы выбираете один вид спасения, а я — другой, и мой особый метод всегда принимается за более разумный, чем ваш. Но любое бегство в виде идеала, кино или церкви является вредным, приводящим к иллюзии и обману. Психологическое бегство гораздо более вредно, чем открытое, будучи более изощренным и запутанным и поэтому более трудным для обнаружения. Тишина, которая вызвана стимулированием, которая выпестована дисциплиной, контролем, противлением, активным или пассивным, является результатом, следствием, и поэтому она не творческая. Она мертвая.