Беседы об архивах - [14]

Но фотографии эти важны и ценны не только для тех, кто на них изображен. Любительские снимки с самым заурядным сюжетом имеют смысл и назначение более общее, чем это принято считать.

В этом смысле точка зрения архивиста и историка может оказаться — в практическом отношении — ближе к самому обыденному сознанию, чем к возвышенному миропониманию поэта.

У Д. Самойлова есть стихотворение о фотографе-любителе, озабоченном запечатлением самого себя — во всех видах, в разных случаях жизни. Оценка поэта сурова, хотя и не лишена сострадательности:

Он пишет, бедный человек,

Свою историю простую,

Без замысла, почти впустую

Он запечатлевает век.

Если воспользоваться — не совсем законно — отдельными строчками стихотворения как некими «прозаическими» утверждениями, то неминуем спор архивиста с поэтом. Архивист и историк не посетуют, что век запечатлевался любителем «без замысла». Таких фотографий «без замысла» непременно должно быть очень много — для того, чтобы стало вероятным, что хотя бы самая малая их часть попадет когда-нибудь из семейных альбомов в архивохранилища и сможет послужить восстановлению самых разных черт прошедшей эпохи, в том числе мелких подробностей зрительного ее облика.

Никакие словесные описания не заменят нашему потомку того, что увидит он на любительской фотографии.

Ему то именно бросится в глаза, что сегодня нашему глазу — совсем незаметно, что кажется заурядным, «без замысла» выбранным фоном — тот обиход современной жизни, по которому взгляд современника скользит не задерживаясь.

Вернемся к началу стихотворения — к незамысловатым сюжетам фотографий любителя:

Фотографирует себя

С девицей, с другом и соседом,

С гармоникой, с велосипедом,

За ужином и за обедом,

Себя — за праздничным столом,

Себя — по окончаньи школы…

Гармоника, велосипед… Ведь это как раз те самые предметы, которые уже сейчас на наших глазах становятся вполне явственной приметой совершенно определенного «места, времени и действия», они с несомненностью запечатлевают век и потому уже не впустую присутствуют на фотографиях.

И даже традиция фотографирования «за праздничным столом» — черта сугубо мещанского, казалось бы, обихода — не безразлична для историка. Вот перед нами любительский снимок 1913 года — частная семья за праздничным столом. Среди гостей совсем молодой человек, ставший впоследствии одним из известнейших наших филологов — Б. Томашевский. Да, историко-литературная ценность снимка от этого обстоятельства увеличилась, он приобрел особую важность для биографов выдающегося ученого. Но и кроме этого специального аспекта, снимок имеет более общий исторический интерес. Он внятно и выразительно рассказывает о своем времени: не только одежда — сами жесты, позы сидящих за праздничным столом, само, так сказать, их «построение» перед объективом — все связано с этим именно временем, с этим десятилетием, все отлично от десятилетий предыдущих и последующих.

И еще одно немаловажное обстоятельство, говорящее в пользу неуважаемого любительского жанра — молодые люди, собравшиеся в тот год за праздничным столом, ведь еще не знали, кто именно из них своим присутствием на снимке повысит его ценность для потомков. Фотография, сделанная «без замысла», ради собственного удовольствия, с течением времени осмыслилась. Но если даже ни одно лицо не выделится на ней впоследствии крупным планом, все равно она останется свидетельством времени, законной частью массовых источников по истории общества, создаваемых им самим ежечасно.

Фотографии напоминают слои разных времен, обнаруживающиеся на высоких обрывах и так внятно рассказывающие геологу о сменившихся эпохах. Проборы, усы, воротнички отложные и стоячие, покрой сюртуков, прически и шляпы женщин. И лица, лица… И надписи, запечатлевшие и принятые образцы письменного общения, и свойственные времени формы отношений между людьми. На фотографии молодой человек в форме инженера-путейца: «Дорогому, симпатичнейшему и добрейшему «дядьке» — Леониду Львовичу на добрую и по возможности долгую память от горячо любящего «племянника» — недостойного Вани С. Никогда не забуду тех приятных препровождении времени, когда вы в тяжелую годину общих для нас испытаний горячо откликнулись на мое горе и радушно принимали к себе как родного в чужом для нас городе и как мы развеяли тогда за стаканом чаю тяжелую тоску, сковывающую все наши действия. Одно ваше теплое слово или ласковый взгляд тотчас же развеевал все горькие сомнения и давал бодрость для дальнейшей жизни… 14 января 1916 года».

«Дочери Майке для сведения. 14 сентября 1934 года» — на фотографии еще более молодой человек, красноармеец-дальневосточник. Еще один снимок: две девочки в неуклюжих клетчатых платьях оперлись на этажерку с цветком. Здесь столкнулись два времени — реквизит провинциальной фотографии отстает на несколько десятилетий от времени, когда сделан снимок.

На обороте надпись «Нюра и Дуся снимались в 1928 году апреля 16 дня, воспоминали о далеком прошлом».

И тот же год: на пороге бревенчатого дома, срубленного из отличного соснового строевого леса, коротко стриженные девушки в полосатых физкультурных блузках, мужчины в кожаных френчах и куртках или в майках. «Первая Всекарельская спартакиада. Команда Кондопожского района». Другой снимок — на нем одни женщины. Это работницы московского детсада со своей молодой заведующей в середине. Казалось бы, все другое — и возраст, и занятия, и повадка видна иная, но есть что-то общее в самом выражении лиц, что сближает эти сделанные в разных местах снимки, ставя на них печать одного времени.