Беседы о науке - [21]

Сами же работники Дирижаблестроя в эти судьбоносные дни не устают рапортовать в прессе о своих планах: «Дирижабль Циолковского будет построен», «Вся страна следит за нашей работой», «Дирижабль Циолковского будет реять над страной». В письме же самому товарищу Сталину работники Дирижаблестроя торжественно клянутся: «Преодолевая огромные трудности, мы в деле создания цельнометаллического дирижабля продвинулись настолько вперед, что берем на себя смелость заверить Вас и в Вашем лице нашу великую партию и ее ЦК в том, что уже в ближайшее время наша страна получит первый цельнометаллический воздушный корабль».

Дирижабль Циолковского так и не был построен. Да и сама идея дирижаблей постепенно стала уходить в прошлое, уступая место более конкурентоспособным – авиации и космонавтике. Оставляя, впрочем, на память о себе вспышки небесного романтизма и одухотворенного изобретательства. Подчас даже в самых неожиданных местах оставляя. Скажем – в одной из красивейших станций Московского метрополитена – Маяковской. Отделанной, как гласит легенда, из металлических профилей, оставшихся от неразделенной любви серебряных аэростатов и голубого неба…

Физик Георгий Гамов

Когда доцент Соколовский на лекции по ядерной физике у нас в МИСиС рассказал, что первооткрыватель альфа-распада Георгий Гамов собирался сбежать вместе с женой из Советского Союза Чёрным морем на двухместной байдарке, я стал как-то более сосредоточенно вникать в тонкости физики ядерных хитросплетений. Снующие в разные стороны стрелочки ядерных реакций, латинские и греческие поименования участников доселе вполне неосязаемых нейтронно-протонно-электронных битв, кипящие где-то в бездне невидимости мегаэлектронвольты излучений, – всё это почему-то тут же обрело лицо и осязаемость, наполнилось чьим-то неукротимым духом, снабдилось бурным темпераментом, короче, снискало вполне себе чувствительную человеческую плоть.

С тех пор вполне физически академичный альфа-распад стал восприниматься мной не только, как классическое проявление квантомеханического туннелирования частиц, но и особого туннелировния по жизни его первооткрывателя – великого физика-перебежчика Георгия Гамова

. Именно часто «туннелировавшего» в науке и в быту, то бишь не редко чудом проникавшего при надобности сквозь, казалось бы, непреодолимые интеллектуальные и прочие барьеры.  И неожиданно объявляющегося то тут, то там с взрывающими науку великими идеями.  Идеи эти Гамов, как правило, выводил в свет и ставил на ноги, оставляя

дошлифовывать детали другим. А сам «туннелировал» дальше, воскресая в совершенно новых научных ипостасях. От теории альфа-распада – к космологии, от космологии – к генетике, от генетики – к писательскому ремеслу, перемежая всё это альпинизмом, мотоциклизмом, анекдотами и каламбурами, в коих Георгий Антонович прослыл небывалым виртуозом. Причем настолько совершенным в своей меткости и колкости, что многие сомневались, не главная ли это профессия Гамова – острить.

Он так и не улизнет на байдарке в Турцию. Не скроется в пурге на собачьих упряжках на норвежской границе. Будучи два года невыездным, но уже – мировой звездой теорфизики, в ранге член-корреспондента АН СССР (самого молодого, кстати, в истории), найдёт более надежный способ преодоления выездного барьера из закрытой страны – пойдет прямиком в Кремль к Молотову испрашивать для себя и жены благословения на заграничный вояж. Повод – очередной Сольвеевский конгресс. И неожиданно это благословение получит. Правда, под гарантии Нильса Бора и Поля Ланжевена в том, что молодой советский гений никуда за границей не денется. Но Гамов улизнул. Гаранты на буйного советского вундеркинда обиделись.

Квантовая физика в начале 30-х кипела и не давала спокойно спать ни одному серьезному физику. Открытия сыпались, как из мешка. Количество гениев на один квадратный метр главных физических центров Европы было запредельным. Нобелевский комитет не успевал вписывать всё новые имена соискателей наград за публикации очередных квантомеханических откровений. Оставаться вдали от этого ажиотажа, от вываривания в густейшем научном бульоне было для физика смерти подобно. И Гамов не захотел умирать. Он остался в Европе. Чем, в общем-то, спас себя не только, как великого ученого, но, видимо, еще и просто, как человека.

Его университетская джаз-банда (круг молодых ленинградских гениев физики) вскоре была жестоко разгромлена. Бронштейна расстреляли, Ландау и Иваненко посадили.  Безуспешно пытавшийся вместе с ними создать на базе Ленинградского Физтеха новый Институт теоретической физики (что-то вроде Боровского в Копенгагене) Гамов, видимо, быстро понял, что большая наука в этом режиме не жилец. И решил из этого режима «туннелировать». Его вскоре прокляли. Исключили из членов Академии наук. Вымарали из учебников. «Реабилитировали» только в 1990-ом. Так что наш доцент Соколовский читал нам лекции по ядерной физике ещё со ссылкой на «врага народа».

Европа сдержанно приняла беглеца. Ранее выбивавший для него гранты и стипендии Бор, видимо, чувствовал себя слегка обиженным. Тем не менее пытался выхлопотать Гамову место у Резерфорда. «Беглец» также списывается с бытующем пока в Кембридже Капицей. Чувствуется, что его статус «надграничного» свободного исследователя с советским паспортом не даёт покоя Гамову. Ему хочется иметь такой же: не порывая внешне с СССР, свободно парить в небе научных изысканий, не обращая внимания ни на межгосударственные границы, ни на бурлящие внутри них политические котлы. Свободно, скажем так, «туннелировать» в любом направлении сквозь любые непроходимые с виду государственные препоны. Тщетно. Советский режим не простил беглеца. И с грохотом захлопнул перед ним дверь (правда, есть подозрения, что она вела в карцер). Европа также оказалась не особо гостеприимной. Гамов отбыл в Америку. Туда, где вырастала главная физика XX века, – атомная.