Бесцветный - [91]

Я посмотрел на телефон. На нем высвечивался мамин номер, но когда я ответил, оказалось, что звонил Эндрю. Его голос звучал совершенно спокойно:

– Привет, Тревор, это Эндрю.

– Привет.

– Как дела?

– Хорошо. Что случилось?

– Ты занят?

– Я типа сплю. А что?

– В маму выстрелили.

Так. В этом звонке были две странности.

Во-первых, почему он спросил, не занят ли я? Начнем с этого. Когда в твою маму выстрелили, первое, что должно вылететь из твоего рта: «В маму выстрелили». Не «Как дела?» Не «Ты занят?» Это меня смутило.

Второй странностью было то, что, когда он сказал: «В маму выстрелили», я не спросил: «Кто выстрелил в нее?» Мне это было не надо. Он сказал: «В маму выстрелили», а мой разум автоматически дополнил остальное: «Абель выстрелил в маму».

– Где ты сейчас? – спросил я.

– Мы в больнице Линксфилда.

– Понятно, еду.

Я выскочил из постели, побежал по коридору и заколотил в дверь Млунгиси. «Парень, в мою маму выстрелили! Она в больнице». Он тоже выскочил из постели, мы сели в автомобиль и помчались в больницу, которая, к счастью, была всего в пятнадцати минутах езды.

В тот момент я был расстроен, но не испуган. Эндрю был таким спокойным, разговаривая по телефону, он не плакал, в его голосе не было паники, так что я думал: «С ней все должно быть в порядке. Это должно быть не слишком плохо». Я перезвонил ему из машины, чтобы узнать подробности.

– Эндрю, что случилось?

– Мы шли домой из церкви, – сказал он, снова абсолютно спокойно, – а папа ждал нас у дома, и он вышел из своей машины и начал стрелять.

– Но куда? Куда он ей попал?

– Он выстрелил ей в ногу.

– Ох, ладно, – сказал я с облегчением.

– А потом он выстрелил ей в голову.

Когда он это сказал, мое тело просто обмякло. Я точно помню, на каком светофоре я был. Секунду царила полная тишина, а потом я зарыдал так, как никогда раньше не рыдал. Я разразился тяжелыми всхлипываниями и стонами. Я плакал так, словно все другое, о чем я плакал в жизни, было недостойно слез. Я рыдал так сильно, что, если бы я тогдашний мог вернуться назад во времени и увидеть всех себя, плачущих раньше, я похлопал бы их по плечу и сказал: «Не стоит плакать из-за такой ерунды».

Я разразился тяжелыми всхлипываниями и стонами. Я плакал так, словно все другое, о чем я плакал в жизни, было недостойно слез.

Эти рыдания – не плач от огорчения. Это не катарсис. Не жалость к самому себе. Это – выражение дикой боли, результат того, что твое тело неспособно выразить эту боль любым другим способом, в любой другой форме. Она была моей мамой. Она была моим товарищем по команде. Мы всегда были вместе, я и она. Я и она против всего мира. Эндрю сказал «выстрелил в голову», и я сломался пополам.

Свет померк. Я даже не мог видеть дорогу, но я вел автомобиль сквозь слезы, думая: «Только бы добраться туда, только бы добраться туда, только бы добраться туда». Мы подъехали к больнице, и я выпрыгнул из машины. У входа в отделение неотложной помощи была зона отдыха под открытым небом. Эндрю стоял там и ждал меня, один. Его одежда была испачкана кровью. Он все еще выглядел абсолютно спокойным, абсолютно невозмутимым. Но в тот момент, когда он поднял глаза и увидел меня, он сломался и начал реветь. Казалось, он все утро держал это в себе, а потом все это разом вырвалось, и он потерял самообладание. Я подбежал к нему, обнял, а он все плакал и плакал. Но его плач отличался от моего. Мой был вызван болью и гневом. Его плач был от беспомощности.

Я повернулся и побежал в отделение неотложной помощи. Мама была там, лежала в приемном отделении на каталке. Врачи занимались ею. Все ее тело было покрыто кровью. В ее лице была дыра, зияющая рана над губой, часть носа исчезла.

Она была такой же спокойной и невозмутимой, как всегда. Она смогла открыть один глаз, повернула голову, посмотрела на меня и увидела выражение ужаса на моем лице.

Эти рыдания – не плач от огорчения.

Не жалость к самому себе.

Это – выражение дикой боли. Она была моей мамой. Она была моим товарищем по команде.

Я и она против всего мира.

– Все хорошо, малыш, – прошептала она, почти неспособная говорить из-за крови в горле.

– Ничего хорошего.

– Нет, нет, я в порядке, я в порядке. Где Эндрю? Где твой брат?

– На улице.

– Иди к Эндрю.

– Но, мама…

– Ш-ш-ш. Все хорошо, малыш. Я в порядке.

– Ты не в порядке, ты…

– Ш-ш-ш-ш-ш-ш. Я в порядке, в порядке, в порядке. Иди к брату. Ты нужен своему брату.

Врачи продолжали заниматься делом, а я ничего не мог сделать, чтобы помочь ей. Я вышел на улицу, чтобы быть с Эндрю. Мы сели рядом, и он рассказал мне историю.

Они возвращались домой из церкви, большой группой – моя мама, Эндрю и Исаак, ее новый муж и его дети, и другие члены его большой семьи, тети и дяди, племянницы и племянники. Они только заехали на подъездную дорожку, когда подъехал Абель и выскочил из своего автомобиля. У него был пистолет. Он посмотрел прямо на маму.

– Ты украла мою жизнь, – сказал он. – Ты отняла у меня все. Теперь я собираюсь всех вас убить.

Эндрю встал перед отцом. Он встал прямо перед пистолетом.

– Не делай этого, папа, пожалуйста. Ты пьян. Просто убери пистолет.

Абель посмотрел на сына.