Бесцветный - [34]

– И что? Почему это тебя ранит? Это тебе ничего не стоило. Фуфи здесь. Она до сих пор любит тебя. Она все еще твоя собака. Так что возьми себя в руки.

Фуфи была моим первым жестоким разочарованием. Еще никто никогда не предавал меня так, как Фуфи. Это было для меня ценным уроком. Непросто было понять, что Фуфи не изменяла мне с другим мальчиком. Она просто жила своей жизнью во всей ее полноте. Пока я не узнал, что она бегала сама по себе в течение дня, ее отношения с другими никак не отражались на мне. У Фуфи не было злого умысла.

Я был уверен, что Фуфи – моя собака, но это, конечно, было не так. Фуфи была собакой. Я был мальчиком. Мы хорошо ладили. Она была счастлива, живя в моем доме.

Этот опыт стал основой того, что я чувствую относительно взаимоотношений всю свою жизнь: то, что ты любишь, не принадлежит тебе. Мне повезло усвоить этот урок в таком юном возрасте. У меня так много друзей, которые, уже будучи взрослыми, боролись с ощущениями того, что их предали. Они приходят ко мне, злые и плачущие, рассказывают о том, как им изменили или солгали, и я сочувствую им. Я понимаю, через что они проходят. Я сижу с ними, покупаю им спиртное и говорю:

– Дружище, давай-ка я расскажу тебе историю о Фуфи.

КОГДА МНЕ БЫЛО ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ГОДА, МАМА КАК-ТО НЕОЖИДАННО сказала мне: «Ты должен найти отца».

– Зачем? – спросил я.

К тому времени я не видел его уже более десяти лет и не думал, что когда-нибудь увижу его снова.

– Потому что он часть тебя, – сказала она, – и если ты не найдешь его, ты не найдешь себя.

– Для этого он мне не нужен, – ответил я. – Я знаю, кто я.

– Речь идет не о том, что ты знаешь, кто ты. Речь идет о том, знает ли он, кто ты, и знаешь ли ты, кто он. Так много мужчин растет без отцов, и они всю жизнь живут с фальшивыми представлениями о том, кто их отцы и каким должен быть отец. Тебе надо найти отца. Ты должен показать ему, кем ты стал. Ты должен закончить эту историю.

Глава 8 Роберт

Мой отец был абсолютной загадкой. О его жизни столько вопросов, что я даже не знаю, с чего начать.

Где он вырос? Где-то в Швейцарии.

Где он учился в университете? Я даже не знаю, учился ли он в нем.

Как он оказался в ЮАР? Не имею ни малейшего представления.

Я никогда не знал своих швейцарских бабушку и дедушку. Не знал, как их зовут, не знал о них ничего. Я знаю, что у папы есть старшая сестра, но с ней я тоже никогда не встречался. Знаю, что какое-то время он работал поваром в Монреале и Нью-Йорке, а потом, в конце 1970-х, переехал в ЮАР. Знаю, что он работал в крупной компании общественного питания и открыл где-то пару баров и ресторанов. И это – все.

Я никогда не называл папу «папа». Уж тем более «папочка» или даже просто «отец». Я не мог. Мне сказали: этого делать нельзя. Если мы были в общественных местах или там, где люди могли услышать, о чем мы говорим, и я назвал бы его папой, кто-нибудь мог начать задавать вопросы или вызвать полицию. Так что, насколько я помню, я всегда звал его Робертом.

Хотя я ничего не знал о его жизни до моего рождения, благодаря маме и тому времени, которое я мог с ним проводить, я имел представление о том, что он был за человек. Он был настоящим швейцарцем – чистоплотным, аккуратным и пунктуальным. Он был единственным из известных мне людей, который поселялся в номере отеля и, уезжая, оставлял его более чистым, чем тот был по прибытии. Он не любил, чтобы ему кто-то прислуживал. Никаких слуг, никаких домработниц. Он сам занимался уборкой. Он любил свое жилище. Он жил в собственном мире и делал все сам.

Я знаю, что он никогда не был женат. Он говорил, что большинство людей вступает в брак потому, что они хотят контролировать другого человека, а он никогда не хотел, чтобы его контролировали. Я знаю, что он любит путешествовать, любит развлекаться, любит принимать гостей. Но в то же время его личное пространство является для него всем. Где бы он ни жил, он никогда не регистрируется в телефонной книге. Я уверен, что в то время, когда родители были вместе, их бы обязательно поймали, если бы он не был таким скрытным. Мама была необузданной и импульсивной. Папа – сдержанным и рациональным. Она была пламенем, он – льдом. Они были противоположностями, которые притягиваются, а я – сочетанием обоих.

О папе я точно знаю одно – он ненавидел расизм и однородность больше, чем что-либо другое. И не из чувства уверенности в своей правоте или морального превосходства. Он просто никогда не понимал, как белые люди могут быть расистами в ЮАР. «В Африке полно черных людей, – говорил он. – Так почему же вы проделали такой путь до Африки, если вы ненавидите черных? Если вы так сильно ненавидите черных, почему бы вам не вернуться домой?» Для него это было сумасшествием.

Так как расизм никогда не имел для моего отца ни малейшего смысла, он не придерживался ни одного из правил апартеида. В начале восьмидесятых, до моего рождения, он открыл в Йоханнесбурге один из первых ресторанов для всех рас, стейкхаус. Он получил специальную лицензию, позволяющую компаниям обслуживать как черных, так и белых клиентов.

Такие лицензии существовали, потому что требовались отелям и ресторанам для обслуживания черных туристов и дипломатов из других стран, на которых теоретически не должны были распространяться те же ограничения, что предусмотрены политикой апартеида для южноафриканцев. В свою очередь, богатые черные южноафриканцы прибегали к этой лазейке, чтобы пользоваться оте-лями и ресторанами.