Беруны - [5]

Тимофеич фыркал, тряс головой и сморкался со своей каланчи. Видение пропадало.

Однажды заметил он молодого кита совсем неподалеку от лодьи. Зверь выставил морду в небо и словно смеялся над Тимофеичем.

– Начинай! – крикнул было вниз Тимофеич, и лодейники уже стали спускать карбасы.

Но на морском просторе не видно было ни зверя, ни птицы. По-прежнему ходил один лишь ветер, да волны с разгону шлепались в натруженный борт. И лодейники, ругнув Тимофеича старым ошкуем, опять залезли в мурью.

Но теперь не пришлось им спать долго.

– Начинай! – крикнул опять Тимофеич.

Кит на этот раз выставил из воды хвост и снова ушел под воду. Но Тимофеич знал, что кит вот-вот всплывет опять, и, может быть, не один: об эту пору киты собирались иногда целыми стадами. И впрямь, четыре огромных зверя показались из воды. К ним быстро пошли на веслах мигом спущенные на воду карбасы. В обеих лодках было по пяти человек. Один сидел на корме, трое гребли, а на носу стоял наготове гарпунщик.

Одна из лодок подошла к зверю на расстояние не более двух-трех сажен.

Степан в своей лисьей шапке вытянулся с носа лодки вперед – вот снимется с лодки и сам, как гарпун, разрежет воздух. Но Степан откинулся назад и назад отвел руку. Тимофеич видел, как он размахнулся и метнул гарпун и как потом сразу дернуло лодку и она со страшной силой понеслась по волнам.

А в это время архангельский Капитон метнул с другой лодки один за другим два гарпуна в кита поменьше – не в того ли, что дразнил Тимофеича, тыча ему из воды свое смешливое рыло? Раненый зверь упал на дно, окрасив густою кровью зеленую воду, и утащил за собой вместе с гарпуном все веревки, сколько их было в лодке. Но веревки были крепко-накрепко привязаны к носу, а упавший кит натянул их не туго: воды ли были здесь не столь глубоки и изнемогающий зверь издыхал на дне? Могло быть и так, и Капитон, ко всему готовый, стоял насторожившись, зажав в одной руке топор, а в другой – две отточенные пики.

Время шло, и вода, как на мельнице, бурлила по всей водяной округе.

Но вот из воды показались оба стоявшие торчком гарпуна, и Капитон, не дожидаясь, ткнул меж обоих гарпунов пикой, прямо по воде.

Зверь сразу же всплыл на воду с гарпунами и пикой. Он изнемог, но у него хватило ещё напоследок силы послать вверх из своего дыхала кровавую струю, которая высоко заполыхала в море.

Капитон прорезал ножом дыру в хвосте кита и продел в неё канат. И таким способом стал медленно отводить к кораблю убитого зверя.

А лодки со Степаном не видно было нигде.

VI. ПРОПАВШИЙ КАРБАС

– Никиша, глянь-ко еще! – хрипел снизу Тимофеич. – У тебя глаз помоложе.

– Не видно, Алексей Тимофеич! – кричал ему из бочки вёсельщик Никитка.

Тимофеич хватал пересохшими губами воздух и начинал снова слоняться по палубе, без толку тычась во все углы и обдавая работников запахом рома. Он перегибался за борт и всматривался в морскую даль совиным, немигающим своим оком. Зеленая гладь напоминала поемные луга за Окладниковой слободкой, где они с Ванюшкой треножили хозяйских лошадей. Но там был луг, была зеленая земля под ногами, и росли на ней злаки и травы, а здесь, куда ни поглянь, одна только погибельная муть.

Уж мне надобно сходить

До зелена луга...

– Кому ж это так певалося здесь, не вчера ли, совсем недавно? Ах-а! Это Степан, это Стёпушка-гарпунщик щелкал, сидя на бочке. Эх, Стёпа, Стёпа, дуралей ты, Стёпа! Много ли ты, Стёпа, нагарпунил за день в шапчишке своей рыжей?

Уж мне надобь навестить

Сердечного друга...

И Тимофей шел к насупленным работникам, молча свежевавшим убитого кита, и плел им что-то про Ваню, про лодку, про лошадей на зеленом лугу под Мезенью.

– Ваня, сынок-от, он в карбасе со Степаном...

Лодейники ничего не отвечали, продолжая разделывать наполовину уже ободранную китовую тушу. Убитый Капитоном кит был не из крупных, и весу в нем было, должно быть, пудов всего каких-нибудь триста. Это был молодой ещё зверь, и бархатная его кожа на спине отливала светлою синькой. Но сейчас он был канатами из воды немного приподнят и лежал вдоль борта вверх брюхом. По брюху издохшего зверя ползали работники; они вырезывали сало большими кусками и железными вилами подавали их на палубу.

Паруса были спущены, и обезветренное судно стояло безо всякого движения на тихой воде.

– Никиша, а Никиша, не видать?

– Не видать, Алексей Тимофеич.

Тогда Тимофеич, не говоря ни слова, полез в мурью. Здесь он отпер свой окованный жестью сундучок и достал оттуда медную флягу, которую выменял когда-то у пленного шведа. Тимофеич поглядел на медных львов на фляге, на их высунутые крючковатые языки и на три королевские короны. Все они были на месте, и все было как всегда. Не было только Ванюшки. Вспомнив об этом, Тимофеич запрокинул голову и стал лить себе в горло крепкий ром. Тяжелая фляга всё больше дрожала в руках Тимофеича и наконец вовсе вывалилась из ослабевших его пальцев, залив ему ромом бороду, рубаху и портки.

Тимофеич хрипел что-то про сердечного друга, с которым ему до зарезу надобно было повидаться в последний хотя бы раз, и мутные слезы текли из-под красных век старика и застревали в мохнах бороды, желтых, как шерсть у старого ошкуя. Потом принялся Тимофеич искать куда-то запропавшую флягу. Он выпотрошил весь сундук, но фляги не нашел. Так-то старый Тимофеич, не повидав друга и не найдя фляги, свалился, мокрый и пьяный, на пустые мешки.