Беруны - [35]
Путники шли молча, и сидевшие на бревнах, и слушатель и рассказчик, оба поглощенные повестью о необычайных злоключениях Федора Веригина в стране, куда ворон костей не заносил, – оба они не слышали, как Степан и Ванюшка подошли сзади к избе и как спустили на бревна живого медвежонка. Сосунок, которому надоело болтаться за спиной Степана, зажавшего его лапы в железных ладонях, сразу подбежал к Федору и лизнул его в шею мокрым язычком. А потом стал резво кувыркаться в мягких лисьих шкурках, так вкусно пахнувших знакомым, звериным, родным.
XVI. НОВЫЙ НОЧЛЕЖНИК
Идти сейчас за убитой медведицей было поздно. Это придется сделать с утра, потому что промаяться с нею придется немало. В оставшейся на берегу матике было, по словам Степана, не более сорока пудов, но дорога по камням была тяжела и неудобна, а к концу утомительного дня и вовсе непроходима. Нужно будет завтра встать пораньше, а сегодня пораньше лечь. Тимофеич собрал разрытые медвежонком шкурки и пошел в избу готовить ужин.
Медвежонок прыгал по бревнам и, спотыкаясь, поминутно скувыркивался вниз. Он гонялся за Ванюшкой, Ванюшка гонялся за ним, а Тимофеич, остановившись на пороге, глядел, усмехаючись в бороду, на эту веселую возню. Ведь у старого Тимофеича не было никаких оснований считать трехмесячного медвежонка заколдованным мужиком.
– Цав-цав-цав!.. Цавушка! – манил Ванюшка разыгравшегося зверенка и бросался от него в сторону, а тот вприпрыжку, по-поросячьи, устремлялся вслед за убегавшим от него Ванюшкой.
– Ты покорми Савку-то,– крикнул Тимофеич, – а потом будешь с ним в пятнашки играть! Может, он голодный...
– Нажрется ещё, – заметил Степан, забывший нажаловаться Тимофеичу на Ванюшку.
Степану и самому хотелось повозиться с медвежонком, и он стал его подманивать:
– Цав-цав-цав! Поди сюда, дуреныш!
Медвежонок подбежал к Степану и стал лизать протянутую ему ладонь, но забеспокоился вдруг и заскулил: от рук Степана пахло материнской шерстью, чем-то таким, что было потеряно безвозвратно и страшно. Звериным чутьем смутно догадывался об этом медвежонок и вдруг бросился прочь от Степана и забился под бревна, притаившись там и по временам тихонько скуля. Его с трудом удалось достать оттуда и втащить в избу. Здесь Тимофеич дал ему тепловатой лисьей похлебки с мелко накрошенным мясом. Савка понюхал и, забыв свои горести, принялся лакать варево, налитое ему в медвежий череп.
Стояло лето, но это было короткое лето Малого Беруна, с редкими солнечными днями и порою пронизывающим холодом. Промышленники по-прежнему спали на печи, и Ванюшка, усталый от ходьбы и опасной охоты, пожевал копченой лисятины и полез на печку, потащив туда с собой и сонного медвежонка. Мальчик и слышать не хотел о том, чтобы запереть Савку на ночь в сени, и решительно уложил его рядом с собой, крепко прижав к себе руками. Тимофеич не стал спорить, хотя на печи ему пришлось лечь рядом с медвежонком.
Было светло. Все пятеро лежали бок о бок на большой печи, на теплом островке, окруженном со всех сторон безмерным морем прохлады. Они не привыкли так рано ложиться летом, и только медвежонок дышал часто и мерно, высунув свой длинный тонкий язык. Казалось, засыпал и Ванюшка, но Тимофеич, Федор и Степан лежали на спине с раскрытыми глазами и ждали неизменно возникающего к концу дня провала в неизвестность, именуемого сном.
Тимофеич лежал и думал о дивных делах, рассказанных ему Федором, и о землях, где кенари колокольчиками заливаются в поднебесье, предпочитая вольную волю тесной окладниковской клетке.
– Степан! Стёпа! Не слыхал ты, милый, чего когда про румынцев ?
– Про каких румынцев?
– Да вот Федор рассказывал... Про румынцев, у коих произрастает вино-самотек?
– Не слыхал. А что, кортит у тебя нутро без винища-то?
– Ништо... – уклончиво ответил Тимофеич.
– И как это ты, такой праведник и мудролюб, а столько его наглотался? Али его же и монахи приемлют?
– Приемлют, милый, ещё как приемлют, – обрадовался почему-то Тимофеич. – Нигде я такого пьянства не видывал, как у монахов этих самых... Купцы – те тоже, бывает, на ярмарках фу-фу! Деньга у них, у купцов, легкая. А только скажу я тебе, что купец против монаха не устоит. Ку-уда! Купец интерес свой помнит и задолго наперед загадывает, а долгогривому – что! Отзвонил – и с колокольни долой. Которые старой веры, раскольники, так те не пьют, гнушаются, – древнего благочестия которые... Ну, а наши... У них-то я попервоначалу и запил, когда ещё в молодых летах был, на соловецком промысле. Монахи там сами пили и нам подносили. Им не жалко: не сеют, не жнут, только ладан воскуряют, а богатство так само собою, будто через дым этот, и приумножается... И винища, скажу я тебе, у них – хоть пей, хоть лей, хоть окачивайся.
– А ты бы, Тимофеич, коли очень пить охота, пил бы квас или чай, – посоветовал Федор.
– Тоже сказал вот! – возмутился Тимофеич. – От тебя только это и услышишь... «Чай»! Отколь у нас чай?
– Где нам, дуракам, чай пить, – согласился Степан, – да ещё тут, на Малом Беруне. Пускай уж чаями Окладников Ерёмка себе брюхо полощет.
– И то... – вздохнул Тимофеич. – Пускай Еремия чай пьет!
Страшен и тяжек был 1612 год, и народ нарек его разоренным годом. В ту пору пылали города и села, польские паны засели в Московском Кремле. И тогда поднялся русский народ. Его борьбу с интервентами возглавили князь Дмитрий Михайлович Пожарский и нижегородский староста Козьма Минин. Иноземные захватчики были изгнаны из пределов Московского государства. О том, как собирали ополчение на Руси князь Дмитрий Пожарский и его верный помощник Козьма Минин, об осаде Москвы белокаменной, приключениях двух друзей, Сеньки и Тимофея-Воробья, рассказывает эта книга.
Историческая повесть «Корабельная слободка» — о героической обороне Севастополя в Крымской войне (1853–1856). В центре повести — рядовые защитники великого города. Наряду с вымышленными героями в повести изображены также исторические лица: сестра милосердия Даша Севастопольская, матрос Петр Кошка, замечательные полководцы Нахимов, Корнилов, хирург Пирогов и другие. Повесть написана живым, образным языком; автор хорошо знает исторический материал эпохи. Перед читателем проходят яркие картины быта и нравов обитателей Корабельной слободки, их горячая любовь к Родине. Аннотация взята из сети Интернет.
Исторический роман Зиновия Давыдова (1892–1957) «Из Гощи гость», главный герой которого, Иван Хворостинин, всегда находится в самом центре событий, воссоздает яркую и правдивую картину того интереснейшего времени, которое история назвала смутным.
Книга Томаса Мартина – попытка по-новому взглянуть на историю Древней Греции, вдохновленная многочисленными вопросами студентов и читателей. В центре внимания – архаическая и классическая эпохи, когда возникла и сформировалась демократия, невиданный доселе режим власти; когда греки расселились по всему Средиземноморью и, освоив достижения народов Ближнего Востока, создавали свою уникальную культуру. Историк рассматривает политическое и социальное устройство Спарты и Афин как два разных направления в развитии греческого полиса, показывая, как их столкновение в Пелопоннесской войне предопределило последовавший вскоре кризис городов-государств и привело к тому, что Греция утратила независимость.
Судьба румынского золотого запаса, драгоценностей королевы Марии, исторических раритетов и художественных произведений, вывезенных в Россию более ста лет назад, относится к числу проблем, отягощающих в наши дни взаимоотношения двух стран. Тем не менее, до сих пор в российской историографии нет ни одного монографического исследования, посвященного этой теме. Задача данной работы – на базе новых архивных документов восполнить указанный пробел. В работе рассмотрены причины и обстоятельства эвакуации национальных ценностей в Москву, вскрыта тесная взаимосвязь проблемы «румынского золота» с оккупацией румынскими войсками Бессарабии в начале 1918 г., показаны перемещение золотого запаса в годы Гражданской войны по территории России, обсуждение статуса Бессарабии и вопроса о «румынском золоте» на международных конференциях межвоенного периода.
Одно из самых страшных слов европейского Средневековья – инквизиция. Особый церковный суд католической церкви, созданный в 1215 г. папой Иннокентием III с целью «обнаружения, наказания и предотвращения ересей». Первыми объектами его внимания стали альбигойцы и их сторонники. Деятельность ранней инквизиции развертывалась на фоне крестовых походов, феодальных и религиозных войн, непростого становления европейской цивилизации. Погрузитесь в высокое Средневековье – бурное и опасное!
В дневнике и письмах К. М. Остапенко – офицера-артиллериста Терского казачьего войска – рассказывается о последних неделях обороны Крыма, эвакуации из Феодосии и последующих 9 месяцах жизни на о. Лемнос. Эти документы позволяют читателю прикоснуться к повседневным реалиям самого первого периода эмигрантской жизни той части казачества, которая осенью 1920 г. была вынуждена покинуть родину. Уникальная особенность этих текстов в том, что они описывают «Лемносское сидение» Терско-Астраханского полка, почти неизвестное по другим источникам.
Любимое обвинение антикоммунистов — расстрелянная большевиками царская семья. Наша вольная интерпретация тех и некоторых других событий. Почему это произошло? Могло ли всё быть по-другому? Могли ли кого-то из Романовых спасти от расстрела? Кто и почему мог бы это сделать? И какова была бы их дальнейшая судьба? Примечание от авторов: Работа — чистое хулиганство, и мы отдаём себе в этом отчёт. Имеют место быть множественные допущения, притягивание за уши, переписывание реальных событий, но поскольку повествование так и так — альтернативная история, кашу маслом уже не испортить.
Интеллектуальное наследие диссидентов советского периода до сих пор должным образом не осмыслено и не оценено, хотя их опыт в текущей политической реальности более чем актуален. Предлагаемый энциклопедический проект впервые дает совокупное представление о том, насколько значимой была роль инакомыслящих в борьбе с тоталитарной системой, о масштабах и широте спектра политических практик и методов ненасильственного сопротивления в СССР и других странах социалистического лагеря. В это издание вошли биографии 160 активных участников независимой гражданской, политической, интеллектуальной и религиозной жизни в Восточной Европе 1950–1980‐х.