Бернард Шоу - [143]

Летом 1931 года к нему заехал маркиз Лотиан. Он передал Шоу, что леди Астор нуждается в срочном отдыхе и что лорд Астор и он, маркиз Лотиан, хотели бы сопровождать ее в Москву и не желали бы себе лучшего спутника, чем Шоу. Лучших спутников не мог себе пожелать и Шоу. Он собрал свой саквояж, и путешественники выехали в Россию.

Шоу опровергал все легенды, которые ходили потом об этой поездке. Одна из легенд рассказывала, что он взял с собой тонны провизии, а когда, проезжая по России, убедился, что это страна изобилия, выбросил все в вагонное окошко. Эту легенду сочинил досужий газетчик, который мерил осведомленность Шоу о России своим аршином. Но надо сказать, что леди Астор, введенная в заблуждение побасенками «Таймс», взяла в Россию двухнедельный запас консервированной еды на пятерых (с ними был ее сын Дэвид). Из окна еду не выбрасывали, а за день до отъезда торжественно роздали все служащим гостиницы — только там у гостей брали чаевые, в других местах Шоу встречал отказ.

Русская еда пришлась Шоу по вкусу. Лучше русской каши он, оказывается, не едал. Лучшей диеты, чем черный хлеб и пустые щи, трудно было придумать. Изобилие огурцов, которыми предварялась каждая еда, его не раздражало. Вскоре он привык и к тому, что суп появлялся не в начале обеда, а где-то к концу. Его спутники не были вегетарианцами и поэтому особого восторга не выказывали, но в общем-то жаловаться им не приходилось. Гостиница, в которой они ожидали увидеть только секретных агентов, кишмя кишела американцами, и администрация добросовестно старалась накормить и ублажить гостей на современный западный манер. Путешественники пережили лишь одно потрясение, когда лифт, в котором поднимались леди Астор и Джи-Би-Эс, застрял между этажами, и из мышеловки наших англичан вытянули за уши в самом жалком виде и через такое узкое отверстие, что пользоваться лифтом им с этих пор уже не захочется.

Московские впечатления Шоу и леди Астор, естественно, разнились между собой. Для леди Астор благосостояние страны определялось изысканно одетыми леди и джентльменами, проплывающими в роллс-ройсах по Бонд-стрит или Рю де ля Пэ — мимо сияющих витрин, забитых товарами ценою в несколько фунтов, а то и в несколько тысяч фунтов. В Москве же она увидела людей в недорогой одежде, и каждый спешил куда-то по своим делам. Улицы и магазины могли напомнить ей Лэмбет и Саутуорк: простор — куда там Вест-Энду, и товары по полпенса, чему бывают несказанно рады неимущие покупатели. В фешенебельных кварталах товары ведь только отпугивают. Многие московские магазины были закрыты. На произведениях искусства, выставленных для продажи, висели номерки, какие вешают на багаж в камере хранения. Их никак не рекламировали, очевидно не слишком хорошо представляя себе их ценность. «Обнаружив на витрине сокровище, вы входите в магазин и называете увиденный на ярлычке номер, — рассказывал Шоу. — Продавец, одетый просто, без затей, смотрит на ваш приход, как на дружеский визит. Он справляется по списку о цене товара и совершает сделку, не проявляя ни малейшего коммерческого интереса». Стоит ли говорить, что все лучшие вещи был» скуплены знатоками по баснословно дешевой цене задолго до появления в магазине Шоу?.

Что может быть ужаснее для западной миллионерши? И что могло быть лучше, интереснее, неожиданнее для Шоу? Без леди и джентльменов он чувствовал себя как никогда легко. На обратном пути из России, на польском вокзале Шоу увидел в зале ожидания первого класса двух молоденьких леди — так он чуть было не позвал полицию, чтобы выпроводить барышень и дать им в руки по лопате!.. Он с радостью отмечал, что лица прохожих в России не омрачены вечной заботой о деньгах и рабочие не ходят как в воду опущенные и не смотрят вокруг с тем крайним разочарованием, которое и язык-то не повернется назвать цинизмом. А таково, по Шоу, клеймо капиталистической цивилизации. Отсутствие роскошных товаров его не удручало. Не он ли любил повторять, что по Бонд-стрит и Риджент-стрит он хаживал и с пустым карманом и при деньгах, а результат был один и тот же — ничего не купил! Союз ювелиров пытался как-то соблазнить Шоу голубым бриллиантом за четыре тысячи фунтов. Не тут-то было! Ему показались более привлекательными ювелирные безделушки Вулворта по четыре пенса за штуку, — правда, их он тоже не купил.

Зато его возбуждал размах, с каким Советы расчищали страну от вековой завали. Народные фабрики и колхозы; дворцы и дома отдыха, где тысячи рабочих и представителей интеллигенции проводили свой отпуск и выходные дни; восхитительные коллекции картин, составляющие народную собственность; отделения милиции с рассудительными женщииами-милиционерами и без привычной полиции, без загона для подсудимых, без сцен отвратительного насилия.

По большому собору, где помещался антирелигиозный музей, изобличавший жестокость церковников и церковной власти, Шоу водила монашеского вида девушка со значком Союза безбожников. Шоу разглядел в музее две мумии и спросил, почему их там поместили. Его спутница объяснила: «Трупы этих крестьян подверглись естественному бальзамированию. Священники уверяют народ, будто это чудо, а крестьяне — святые, но этот случай показывает, что перед нами редкое явление природы». Шоу не остался в долгу: «А откуда вам знать, что эти двое — не святые?» Против такого шовианства ни у Союза безбожников, ни у юной послушницы не нашлось контраргументов. Шоу подытожил свое впечатление: музей прекрасно, хотя, быть может, несколько односторонне рисует опасности, которые таит в себе религиозное рвение; муниципалитеты Женевы и Белфаста много бы дали, чтобы кое-чему здесь поучиться. В музее почти не было русских посетителей, и его уже начали переоборудовать в выставку, посвященную первому пятилетнему плану, который в те годы успешно осуществлялся.