Бернар Кене - [2]

Бернар и Антуан обменялись улыбками. Красноречие Лекурба забавляло их той научной формой, в которую он облекал эти свои несвязности. Его «до известной степени» и «в известной мере», его «по этому поводу и в другом порядке идей» были знамениты в их семье. Все члены рода Кене, суровые и молчаливые, удивлялись, как это они приняли к себе подобного болтуна.

— Запасы шерсти, — продолжал Лекурб, — истощены военной обмундировкой. В Японии…

Старик Кене с нетерпением слушал эти бесполезные разглагольствования. Его костлявая и волосатая рука быстро завертелась, точно приводя в движение невидимую машину. При этом резком сигнале, этом внезапном напоминании о власти машины над человеком, зять старого Кене и его внуки, всегда послушные старику, тотчас же исчезли, точно могущественный невидимый канат увлек их по направлению к фабрике.

II

Ахилл, семидесятидвухлетний старик, очень богатый, занимался промышленностью, как старые англичане играют в гольф — с благоговением. На вопрос своего внука: «Зачем отдавать короткую жизнь на то, чтобы производить ткани?» — он ответил бы: «А зачем жить, если не производить их?» Всякая беседа, если она не касалась техники его ремесла, была для него одним только бесполезным шумом.

Потомок фермеров, сделавшихся ткачами во время Первой империи[2], Ахилл Кене сохранил от своих предков-крестьян яростную жадность к труду и невероятную недоверчивость. Его изречения удивляли своим диким презрением к людям. Он говорил: «Всякое дело, которое мне предлагают — плохое дело, так как если бы оно было выгодно, мне его не предложили бы», «Все то, что не сделал сам — не сделано», «Все сведения всегда ложны».

Грубость его ответов ужасала скупщиков шерсти, руки которых дрожали, когда они развертывали перед стариком свои синие пакеты. Он вовсе не допускал, что любезность и состоятельность могут уживаться вместе. Льстивому клиенту он закрывал кредит. Всех иностранцев он называл «экзотиками», не делая различия между европейцами и новокаледонцами, и решительно отказывался от всяких торговых сношений с ними.

Как и все великие мистики, он вел суровую жизнь. Роскошь в его глазах была первым признаком бедности. В женщинах он не видел ничего, кроме тканей, окутывавших их. В его устах фраза: «Я ощупываю ваше платье; оно из очень мягкой материи» — звучала бы совершенно невинно; он произнес бы ее без всякой задней мысли. Без привычного стука своих машин он тотчас увядал. Он старился только по воскресеньям. Отдых убил бы его. У него были только две страсти: любовь к «делу» и ненависть к Паскалю Буше — такому же, как и он, фабриканту и его конкуренту.

Высокие красные крыши фабрики Кене поднимались и господствовали над городком Пон-де-Лер, как крепость над страной, которую она защищает. В Лувье же, маленьком городке, расположенном в нескольких лье от Пон-де-Лера, фабрика Паскаля Буше растянулась по берегу реки Лер своими длинными и извилистыми зданиями, напоминавшими суда.

В противоположность объединенной промышленности германских картелей эта французская довоенная промышленность оставалась феодальной и воинствующей. Засев в своих замках-крепостях, эти два фабриканта Валле вели между собою войну тарифами не на живот, а на смерть.

Если какой-нибудь клиент говорил Ахиллу: «Буше продает дешевле», то это заставляло Кене немедленно понижать цену. Какой-нибудь помощник мастера у Паскаля, заявлявший: «Меня приглашает Кене», получал прибавку в конце месяца. Эта борьба дорого стоила двум враждующим фирмам. Но Паскаль Буше, похожий в этом отношении на Ахилла, считал промышленность своего рода военным спортом и с гордостью говорил об ударах, полученных во время «сезонных» сражений.

— Паскаль! — любил говорить Ахилл. — Паскаль — безумец, который разорится через два года.

Он говорил это уже тридцать пять лет.

Паскаль Буше лучше скрывал свои чувства, но переживал их не менее страстно. Более молодой и значительно менее «деревенский», чем его наследственный враг, он воспринял ту классическую французскую культуру, которая была отличительным признаком французских буржуа в конце Второй империи[3], и часто сравнивал ее прочность с прочностью индиго. Его речи, всегда украшенные латинскими цитатами, его величественная осанка доставили ему пост председателя торговой палаты в Пон-де-Лере. Он жил широко, купил прелестный замок де-Флёре, построенный для Агнесы Сорель; собирал картины, книги и охотился с дворянчиками Валле; за все эти склонности — фривольные, по мнению Ахилла — этот последний сурово его порицал. Старшая из дочерей Паскаля Буше, Елена, вышла замуж за графа де Тианж, депутата Пон-де-Лера.

Война сблизила их помимо их воли. В 1917 году Франсуаза Паскаль-Буше стала женой Антуана Кене, раненого и вышедшего в отставку, и, таким образом, произошла дипломатическая революция, более удивительная чем та, которая привела к союзу Франции и Англии через несколько лет после Фашоды.

Со времени примирения у этих двух стариков, проведших всю свою долгую жизнь в упорных усилиях разорить друг друга, не было теперь ничего более приятного, как встречи по вечерам в доме своих детей и разговоры о прошлых героических временах… Утонув в двух глубоких креслах, симметрично расставленных по обеим сторонам камина, и обменявшись краткими замечаниями о последних событиях в торговом мире, они немедленно возобновляли беседу о своих текстильных сражениях.