Бермуды - [15]

У Данилыча ноги сделались ватными, он враз заскучал. Послышался пронзительный крик: «Не надо, Гриша, нееет». С крыши вниз стремительно полетел человек. Полет длился несколько секунд и сопровождался истерическим криком девушек. Послышался жуткий звук встречи тела с асфальтом, череп раскололся, под ним растеклась лужа крови. Данилыч лишился чувств.

Так началась война. Как-то Кока вечером зашел в гости к Хуньке, по-взрослому выставил бутылку плодоягодного. Поболтали, покурили.

– Задерни занавески, у меня за эту неделю уже три привода в детскую комнату милиции. Дядя и брат замахались отмазывать.

Кока достал карты.

– Сдавать? В очко или буру?

– Сдавай, – согласился Хунька, вытирая винные усы.

– А это че у тебя. Новый плакат? Кто это?

– Марк Болан, «Тирекс».

Хунька никогда не слушал «Тирекс» и ничего не знал про Марка Болана. Плакат ему понравился из-за головного убора Марка, на балду которого была надета кастрюля. Вообще-то он не собирал рок-музыкантов, имея тонкую душу, отдавал предпочтение красивым девушкам, поэтому на закопченной стене веером висели фотографии Эдиты Пьехи, Майи Кристалинской, несколько переводок из ГДР. Гвоздем программы была Мишель Мерсье в роли Анжелики из журнала «Советский экран». Стена также была густо декорирована ножами разных масштабов, топорами и заточкой из напильника.

Игра не клеилась.

– Хочешь послушать концерт «Тирекс»?

– Давай, – согласился Кока.

Хунька включил свой «Маяк». Из динамика донеслись сексуальные вздохи и скрипение матраца.

– Что это? – удивился Кока.

– Это звуковое оформление моих отношений с любимой девушкой Каролиной.

Отпив глоток плодоягодного, Кока углубился в прослушивание.

Дверь резко открылась, в комнату вошел Граф.

– Фу ты, черт, напугал, какого не стучишься, – сделал замечание хозяин.

– Ты чего, обсадился? – гордо спросил Граф. – Титул позволяет мне въезжать в церковь на лошади.

Допили вино.

– Че сидите? Пошли пошухерим.

– Не могу, обещал старикам ничего не делать сегодня.

– А под косяк?

– Ну, разве что-нибудь простенькое.

Граф достал драп, забитый в «беломорину», попыхтели, настроение стало улучшаться.

– Пойдем, попьем крови у Данилыча.

Последний раз на стройке он отметился в конце ноября, когда, со второго этажа облив сторожа водой, тут же высыпал на него мешок цемента. Пока Данилович вытирал глаза, Хунька успел на него помочиться и убежать.

Вышли на улицу, снежок приятно хрустел. Подошли к светившемуся окну цокольного этажа. Остановились. Хунька снял штаны. Взял у Коки зажженную сигарету, вставил ее в задницу, присел на корточки спиной к окну, громко постучал в стекло и гаркнул басом:

– Открывай, сволочь!

В окне появился силуэт Данилыча, он дышал на стекло, оплавляя морозные узоры. То что он увидел, ко всеобщей радости компании, заставило его снова потерять сознание.

Впоследствии на вопрос, как он перестал пить и стал верующим, Данилыч рассказывал: «Я был уже пропащий. Вот и в тот вечер принял бутылку анестезии – и вдруг слышу голоса. Снег скрипит. Стук в окно. Я продышал дырку в окне, навел резкость, смотрю – какой-то мужик замотался в шарф, подбородка не видно… Голова огромная, но больше всего меня поразили щеки. Я таких никогда не видел… Глаз не видно, рот какой-то неопрятный… Сигаретой дымит и ругается. Требует открыть двери. Я его, гада, как увидел, понял, что это с того света за мной пришли. Короче, потерял сознание. А утром встал, перекрестился, написал заявление и ушел с работы».

Так Данилыч капитулировал. Некоторое время Хунька по нему даже скучал.

Новый виток активности наступил после просмотра фильма «Путь самурая».

Пацаны шли домой, возбужденные, обсуждая мизансцены рукопашных боев. Хунька молчал. Это было плохим знаком. Петя отодвинулся от него подальше. Подошли к дому Хуньки.

– Ваня, что же ты молчишь, тебе, что, фильм не понравился? – спросил Кока.

Вдруг Хунька ударил ребрами ладоней друг о друга, свернул особым способом язык, издал нечленораздельный жуткий звук, загоняя себя в транс. Он врезал Коку по шее, с разгона прыгнул, ударом головы распахнул ворота и скрылся.

На следующий вечер пацаны стягивались к Хунькиному дому. И он явился народу. Во двор вышел терминатор, одетый в фуфайку со вставленной доской, для увеличения плечевого пояса. Из-под ремня торчали два небольших топора и несколько ножей. Ручки ножей также выглядывали и из голенищ его сапог. На левом плече веревкой была привязана медная емкость с керосином. На голове красовалось сомбреро, украшенное черной меткой с Веселым Роджером.

– Ну, как я? – спросил Хунька.

– Клево, – согласился Петька.

– Ну, тогда надорви рукав.

Петька с удовольствием порвал фуфайку.

– Теперь порядок.

И тут с ними поравнялась пара пожилых прохожих. Хунька бросил в лужу кусочек натрия. Он оглушительно взорвался, пара подпрыгнула.

– Идиот, – закричал дедушка.

– Шо-о-о? – Хунька хлебнул из баночки керосин, зажег спичку и метнул в обидчика столб факирского огня. Дедуля, подхватив спутницу, быстро отступил.

– Будем ждать телок после танцев.

Без двадцати одиннадцать появились самые примерные девушки, торопившиеся в общежитие до закрытия. Путь им преграждала страшная фигура. Хунька извергал огонь, издавая жуткие утробные крики. Почуяв запах паленого мохера, ослепленные керосиновыми вспышками, девушки, дико вереща в первобытном страхе, бросились наутек.