Берлинские похороны - [47]

— Поезжайте следом, — сказал человек в белой каске, указывая в сторону джипа.

— Лучше поехали, парень, — сказал Харви. — С ними уехали наши паспорта, а в этой стране американский паспорт стоит больше, чем шестнадцатифунтовая банка растворимого кофе.

Джип свернул на широкую проселочную дорогу. Мы — за ним; машина загромыхала на ухабах. Еловые лапы почти скрывали от нас звездное небо; словно насекомые по щетке, мы медленно ползли по длинному клаустрофобическому шоссе. Свет фар выхватывал из темноты деревенские виды, запыленные лунным светом. Джип притормозил, впереди на поляне солдат в куртке размахивал фонарем. В углу большой поляны приютилась маленькая ферма. На мощеном дворе я увидел полдюжины солдат, несколько мотоциклов и четыре собаки одной масти, остановился впритык за джипом и вышел из машины. Солдат, сидевший на заднем сиденье джипа с автоматом модели 58 в руках, показал на дом. Подчиняясь, мы вошли в маленькую дверь.

В доме, куда нас ввели, на соломе стоял деревянный стол, вокруг лениво ходили три курицы, на площадке лестницы застыл армейский офицер. Когда мы вошли, он поздоровался с нами по-английски. Харви повернулся ко мне и начал прикуривать потухшую сигарету. Американцы не имеют привычки прикуривать потухшие сигареты, поэтому я с интересом смотрел на губы Харви. Из-под сложенных ладоней он едва заметно произнес: «ОБЗ»[37]. Я воздержался от кивка.

Чешский офицер указал на два серых от времени стула, мы с Харви сели. Харви бросил спичку, подбежал офицер и наступил на спичку тщательно вычищенным ботинком. Его укоризненный взгляд мог означать и «Чтобы ты подавился этой спичкой», и «Так и начинаются пожары». Лицо чешского офицера напоминало полустертый карандашный рисунок. И кожа, и глаза были серыми. Высокий лоб, слегка удлиненные уши, нос и подбородок напоминали восковую куклу, долго пролежавшую на солнце. За спиной офицера на лестнице русский старшина открывал бутылку. Потом, широко улыбнувшись, сказал:

— Какой сюрприз, англичанин. Ты же мой попутчик.

— Ты знаешь этого типа? — спросил Харви.

— Полковник Сток, — сказал я. — Из контрразведки Красной Армии в Берлине.

Сток одернул коричневую форменную рубашку со старшинскими знаками различия.

Чешский солдат принес четыре стаканчика и большую консервную банку.

— Для тебя держим самое лучшее, англичанин, — заметил Сток. Чех вымученно улыбнулся, будто кто-то садистски наклеил ему на лицо пластырь; казалось, расслабь он мышцы, и ему тут же оторвет уши. Сток нахваливал открытую банку.

— Белужья, — сказал он, протягивая ее мне. — Мне сначала прислали осетровую, но я им сразу выдал: «У меня будут высокие гости из-за рубежа. Нам нужна белужья». — Внутри банки были серые с прожилками шарики величиной с малую горошину. Сток открыл пакет небольших вафель и ложкой щедро разложил икру на вафли. Водку по стаканчикам он разлил до самого края. Потом поднял свой сосуд. — За путешественников, — провозгласил он.

— Давайте лучше за автомобилистов, — вставил я.

Чех сорвал пластырную улыбку с пугающей поспешностью. Как-нибудь он так себя покалечит.

— За автомобилистов, — согласился Сток, — всего мира. — Все выпили, Сток снова наполнил стаканчики и продолжил: — Здесь, в Праге, мы говорим, что, хотя дорожные полицейские у нас — коммунисты, а водители — фашисты, все было бы ничего, если бы пешеходы не были анархистами.

Сток сочился весельем. Он толкнул Харви в бок и сказал:

— Я вам шутку расскажу. Рабочие говорят, что у нас ничего правильно не сделаешь. Если ты приходишь за пять минут до начала работы, ты саботажник; если ты опаздываешь на пять минут, ты предаешь социализм, если приходишь вовремя, тебя спрашивают «Где ты достал часы?» — Сток рассмеялся и пролил водку. Чешский офицер бросил на него недоверчивый взгляд и предложил присутствующим сигареты «Мемфис».

— Или еще такой, — не унимался Сток. — Капитализм — это эксплуатация человека человеком, социализм как раз наоборот.

Все засмеялись и пропустили еще по одной. Харви заметно повеселел. Он сказал Стоку:

— Где вы понабрались всего этого — в «Ридерс дайджест»?

Сток ухмыльнулся.

— Нет, нет и нет — от людей. Анекдот о капитализме и социализме — мы за него сегодня утром человека арестовали. — Сток гоготал своим баритональным голосом до тех пор, пока у него слезы на глаза не навернулись.

Харви тихо спросил у меня:

— Он шутит?

— Кто его знает? — ответил я.

Чех встал под керосиновой лампой. Рядом с грузным Стоком он выглядел статистом из «Богемы». На руках у него были перчатки из мягкой кожи. Он постоянно подтягивал их, расправлял складки между пальцами, похлопывал одной о другую.

— Ешь и пей, — громко скомандовал Сток. Чех стал пожирать икру с бесстрастностью автомата. Слою Стока — закон. Мы уминали икру, накладывая ее ложкой на вафли.

— За Генри Форда, — сказал Харви, поднимая свой стаканчик.

Сток колебался.

— Если бы Форд родился в Советском Союзе, я бы за него выпил.

— Если бы Форд родился в Советском Союзе, — прокомментировал Харви, — он бы до сих пор делал велосипеды.

Сток рассмеялся. Харви снова поднял свой стакан.

— За Генри Форда, филантропа. — Чех спросил, что значит это слово. Сток объяснил. Харви рыгнул и улыбнулся. Сток рассердился.