Березонька - [99]

— Буденовка!

— Отлично! Первоклассное произведение!

— У нас все первоклассное, — согласился Илья и, как показалось Давиду Исаевичу, лукаво выпалил: — И учительница первоклассная!

— Она-то почему? — с интересом спросил отец.

— Потому что она учительница первого класса. Ясно?

Улыбнувшись, Давид Исаевич подумал, что Гинда Семеновна действительно первоклассная учительница. Он почувствовал, что совсем успокоился. Хватит дрожать над каждым шагом Ильи…

Сын вернулся из лесу усталый, голодный и беззастенчиво счастливый. Можно было ни о чем не спрашивать. Ясно, что прогулка удалась. Это прочитывалось в его глазах, в улыбающихся обветренных губах, в румянце щек. И двигался малыш как-то легко, словно на крыльях. А руки, как им и полагалось, в цыпках, руки, которые надо немедленно отмывать горячей водой да еще и щеткой, приобрели какую-то мягкость, утратили резкость движений. Они словно хранили ласку цветов. Однако Давид Семенович промолвил:

— Ну как?

Подняв большой палец, Илья отчитался:

— Во! Пять с плюсом! Мы сорок букетов собрали. А комары кусачие — страх! Но они ландыши охраняют. Мы мазью от них натерлись — Гинда Семеновна дала, — но они все равно кусают. У них иглы в клюве.

Фыркая водой, сквозь шум воды, он рассказывал отцу о том, какая толстая, вся в сучьях, была палка у Гинды Семеновны — чтоб змеи пугались, как ехал в автобусе и курица смешно перебегала дорогу, а ее чуть не задавили, как аукались в дубовой роще, какие там пышные папоротники — им уже тыщу лет, если не больше, а земляника еще не скоро поспеет…

— Знаешь, я такую законную тропу в лесу нашел. Первоклассная! Я пошел и пошел, и так далеко ушел, так далеко, что меня все потеряли, а потом сам же и вернулся, по этой тропе, меня и нашли…

Давид Исаевич оторвался от плиты и с беспокойством взглянул на сына, а Илья, уже не в силах ждать, захныкал:

— Есть хочу, па. Быстрее…

Утром Давид Исаевич добудился сына с большим трудом. Малыш никак не мог сообразить, что от него требуется. Он ворчал, упорно натягивал на себя одеяло, а когда отец убрал с постели подушки, одеяло, вытащил из-под него простыню, сделал попытку забраться под матрац. Но, очевидно, вспомнив, какой наступил день, зачем накануне ездили в лес, Илья нехотя приподнялся с кровати. С минуту он растирал кулаками заспанные глаза и затем, стремительно соскочив с кровати, босиком пошлепал в ванную — на поиски тапочек уже не хватало терпения. Да, день был особенный, и потому было принято решение залезть под душ. Илья блаженствовал.

— С мылом, — проговорил он. Давид Исаевич уловил интонацию жены. — Мыло съедает все микробы.

Потом со всей серьезностью решали, во что одеться. Подобрали рубашку, натянули отглаженные штаны. Октябрятскую звездочку прикалывали, уже спускаясь с лестницы.

— На какую сторону? — смущенно спросил отец, держа значок.

— На левую. Ближе к сердцу.

Давид Исаевич удивленно поднял на него свои глаза.

— Да-да. Гинда Семеновна так говорит, — подтвердил Илья.

Когда звездочка была прикреплена на груди мальчика и они, свернув за угол, вышли на тротуар, Давид Исаевич произнес:

— Пожалуй, я с тобой пойду. На лекцию мне к двенадцати, время есть. Посмотрю-ка я на проводы ваших десятиклассников. А?

— Вольному воля, — ответил Илья без особого восторга.

Давид Исаевич привычно взял сына за руку, но почувствовал какую-то тяжесть — сын осторожно высвобождал свою руку из пятерни отца. Давид Исаевич вздохнул: сын взрослел.

Во дворе школы были построены ребята, в глубине стоял духовой оркестр мальчиков, на трибуну поднимались именитые гости, шефы, директор, завучи. Галдеж, суета напомнили Давиду Исаевичу прошлую осень, когда он впервые привел сюда Илью. Отыскав однокашников, мальчик ловко улизнул от отца. Давид Исаевич внимательно рассматривал детвору, искал беглеца глазами, пока не поймал его взгляд на себе. Сын был предельно серьезен, в кулачке были зажаты ландыши.

Гул стих с первыми тактами гимна, после которого браво грянул боевой походный марш. Знаменосец в сопровождении ассистентов обошел строй, застыл у трибуны. Все шло по апробированному канону: речи, поздравления, напутствия, подарки, торжественное шествие малышей и десятиклассников. Все это Давид Исаевич уже видел осенью. Только первый звонок сменился последним.

Предательский ком подкатил к горлу. Сентиментальным Давид Исаевич себя не считал, но сдерживать волнение становилось все трудней. Он вспоминал свои школьные годы. Тогда так же маршировали, так же рапортовали… И оркестр ученический был, первый в городе, и знамена, и даже карнавалы были — с факельными шествиями, с чучелом Чемберлена. Давид Исаевич улыбнулся: вспомнилось, как у Чемберлена дергались фанерные руки и ноги; всем хотелось потянуть за шпагатики, дернешь один — зашевелится рука, дернешь другой — дрыгнет нога. Запомнился и монокль в сморщенном глазу чучела. А митинги?.. И Днепрогэс, и Магнитка, и челюскинцы, и Испания…

Но… Тогда еще арестовали маминых братьев. Сначала одного, а через неделю — другого.

— Знаешь, я свой букет отдал прошлогоднему парню, — прервал его мысли Илья. Давид Исаевич недоуменно посмотрел на сына.