Березонька - [90]

Каникулы кончились, и они больше не виделись.

Но однажды, случайно, они все же встретились. Генэх стоял возле заветной березки и смотрел на водяные блики. Уйти незамеченной Ая не захотела и поздоровалась.

— Долго еще я буду ждать своего портрета? — спросила она.

— Извините, но мне он нужней, чем вам, — поспешно возразил Генэх и стиснул в ладони пеструю от красок кисточку так, что она хрустнула. — Не хотел вас беспокоить, сама судьба вмешалась. Потому и скажу. Не знаю, как можно назвать то, что меня тянет к вам…

«Вот оно! — подумала Ая. — Но чем я смогу ответить?» И все-таки замерла, ожидая его признания.

— Красота — это дар, — произнес Генэх. Сказать о своем чувстве напрямик он не решался. — Я поклонник вашей красоты.

Ая слушала его молча.

Генэх наконец решился.

— Можете не слушать меня, можете презирать, но знайте: я люблю вас…

«Как приятно, когда тебе говорят такое», — подумала девушка.

Целый год она ничего не знала о Генэхе. Но прощальные слова его помнила, и они очень помогали ей. Ая чувствовала себя сильной и уверенной, намного уверенней и сильней, чем была в действительности: она знала, что любима, а для женщины это очень много значит.

Она окончила институт и собиралась ехать по распределению в сельскую школу. Накануне отъезда она пошла попрощаться с заветной березкой на высоком берегу Хопра. Все-таки немножечко Ая думала о Генэхе.

Еще не видя его, она почувствовала, что он где-то здесь, неподалеку. Она оглянулась и увидела Генэха; он радостно смотрел на нее своими большими глазами и молчал. Теперь он окончательно убедился, что разлука ничего не смогла сделать с его чувством.

Но в глазах Аи, в ее необыкновенных голубых глазах он, кроме тревоги, ничего не смог прочесть.

— Вы очень хороший, очень славный, — чуть слышно, волнуясь, сказала Ая. — Я боюсь вас сделать несчастным…

— Это-то вы как раз и делаете. И вы, в общем-то, правы, я недостоин счастья. Я уезжаю. Навсегда. Лечу в пропасть. Одно лишь ваше слово, и я останусь здесь, без родителей. Только одна вы можете меня спасти. А вы не хотите, отказываетесь сделать это.

Но Ая его не поняла.

Сам себя он тоже не смог понять.

Потому-то и сидит он сейчас на раскладном стульчике на берегу чужого моря и рисует не радующий глаз пейзаж. Рука его сама собой набирает краски и кладет на холст мазок за мазком, проворно, умело, упорно.

С моря дует ласковый ветерок. Генэх старается, работает усердно, творит свое привычное чудо, но набирает не те краски, какие сияют вокруг, а берет из палитры совсем иные: дорогие, далекие, милые цвета своей покинутой родины.

Вдруг за спиной Генэха громко заговорили праздные зеваки. С изумлением смотрели они на его картину. Не море, не эшель-дерево видели они, а сияющую в лучах восходящего солнца юную березку на берегу Хопра.

Кто-то вдруг тихо всхлипнул, а затем разрыдался в полный голос.

Генэх сидел, боясь оглянуться.

ПРУЖИНЫ

На крыльце звонко заскрипел снег.

Узнав шаги сына, Хава впопыхах накрыла голову фуфайкой и опрометью кинулась открывать дверь.

Даня ворвался в дом весь заиндевелый: белые брови, ресницы голубоватые, седой воротник пальто. Бросив в угол возле окна распухший портфель, он зубами стащил с рук заледенелые варежки и, швырнув их вслед за портфелем, стал дышать на окоченевшие пальцы.

— А здорово жжет! Мороз да еще ветер. Ох и есть хочу! Как волчина…

— Сейчас горяченького дам, — засуетилась мать. — Мигом.

Даня лукаво посмотрел на нее, разделся и сел за стол.

— Руки мыть! Эх ты, пятиклассник! Все напоминать надо.

— Ну, мам…

— Поговори еще. Живо! Не то отцу скажу.

Отца Дани звали Дойвбер. Он работал столяром на мебельной фабрике и слыл хорошим мастером. Укоряли его лишь за медлительность. Но Дойвбер в ответ ухмылялся, шевеля жесткими, с проседью усами:

— Нет дерева без сучка, а человека — без изъяна…

Платили ему за труды немного, рублей сто с хвостиком в месяц, по выработке. Иные получали втрое больше, и то порою ворчали. От него же никогда худого слова не слышали.

Никто не догадывался, что работает он вполнакала, бережет свои силы для других, не фабричных дел.

По вечерам Дойвбер спускался в полуподвал, где у него стоял верстак, закрывал фанерой оконце, выходившее во двор, приспосабливал яркую лампочку, включал плитку — разогревать клей, и начинал работать — для себя. В эти часы он преображался. И следа не оставалось от его медлительности.

Ел Даня быстро. Он вообще все делал быстро. Говорят, как человек ест, так он и работает. Дане эта поговорка нравилась, словно о нем сказано.

После ужина Даня спустился к отцу. Дойвбер встретил сына ласково.

— А, помогать пришел? Лады! Впрягайся давай. Отпили-ка брусок вот здесь, — показал он Дане на планку, расчерченную карандашом. — И вот тут. Смотри, торцы чтоб ровные были.

Когда Даня, умело орудуя пилой, сделал все, что надо, и показал брусок отцу, тот похвалил его.

— Молодец. За сервант сотнягу выручим. Думаешь, каждый может купить гарнитуры, сработанные в Праге или Риге? У меня получается не намного хуже. И за диван мы получим не меньше, он тоже — модерн, раскладной, может служить широкой кроватью. Правда, не хватает пружин. А как говорится, без пальцев фиги не покажешь…