Березонька - [51]

— Молодцы батарейцы!

Вместе с другими командирами Давид Исаевич сопровождал комбрига будучи верхом на лошадке, которая еще пороха не нюхала. Сидел в седле красиво — в артиллерийском училище вышколили.

С грустью рассматривал Давид Исаевич издали раскинувшуюся на противоположном берегу Терека станицу Галюгаевскую и думал о том, что ему, наверное, очень скоро придется обстреливать эту станицу с ее красивыми садами и виноградниками, с ее улицами и домами, если враг придет туда. Он думал о том, что надо бы перебраться на другой берег, поговорить с оставшимися людьми, может быть, посоветовать им временно оставить родные гнезда, ибо предстояли бои страшные, кровавые.

Проведать станицу Галюгаевскую командир дивизиона разрешил Давиду Исаевичу с условием, что его заместитель за это время завершит все недоведенные до конца работы. Давиду Исаевичу он приказал также взять с собой офицера разведслужбы.

Утром четверо — два командира и два бойца взвода управления батареи залезли в узкую, но довольно устойчивую лодку. Двух весел поначалу, казалось, хватало, чтобы спокойно переправиться на галюгаевский берег. Но когда оттолкнулись от берега и лодку вынесло на середину реки, затянуло в стремительный бурный поток, все поняли, что Терек — река коварная. С грехом пополам они переплыли через нее, но их отнесло куда как ниже того места, где они предполагали пристать.

Вылезли они против гигантского виноградника, левее станицы. Густые кусты были обвешаны темными кистями винограда. Но виноград еще не созрел. Это Давид Исаевич сразу же понял: сорвал виноградинку с ветки, попробовал на вкус, оказалась кислая, как уксус. С этим-то жгучим, едким привкусом на губах Давид Исаевич и вошел в станицу.

Только через три с лишним дня над ночной Галюгаевской вспыхнули вражеские осветительные ракеты.

9

На пороге кухни, которую Давид Исаевич называл «мой кабинет», неожиданно выросла Евдокия Петровна, скользнула взглядом по воодушевленному лицу мужа, потом по папке с рукописью на столе. Скривившиеся губы ее дрогнули.

— Творишь все, забавляешься, — произнесла Евдокия Петровна, усмехаясь.

Такой оплеухи Давид Исаевич не ожидал. Под ее горькой тяжестью он как-то весь сгорбился, согнулся. Но тут всплыло в памяти, как Илюша препирался с матерью, убеждая ее, что не она, а он прав. Хорошо, сынок! Прекрасно, парень! Может ведь и она быть неправой, может ведь! Наверное, Илюша унаследовал его характер, упорно отстаивая убеждение, что то, что он делает, это как раз то, что надо делать.

Вот и сейчас Илюша настоял на своем и из большой комнаты тихо неслись мелодичные звуки. Давид Исаевич поднял голову, распрямился. Да, именно так. Надо делать то, что считаешь нужным, что бы кругом ни говорили. И пускай у Дуси свое мнение, он не свернет со своей дороги.

Однако Евдокия Петровна зашла на кухню вовсе не для того, чтобы ругать мужа. Она принесла густо исписанные листки бумаги с перечеркнутыми, вымаранными строчками. Давид Исаевич знал, что после удачной работы за письменным столом Дуся обычно бывает приветливой, должно быть, поэтому на него так сильно подействовали ее хлесткие, обидные слова о его литературных забавах. Все равно он ждал, что она заговорит иначе, добрее. Так и получилось.

— Все ладно в учительском деле, — прошептала она, оглядываясь на дверь, за которой ничего уже не было слышно, кроме тишины. — Понимаешь, все хорошо. Одно грустно: после работы опять начинается работа. И что любопытно, чем человек опытнее, тем трудней ему — больше требовательности к самому себе. Вчерашняя победа — только на минуту.

Благодушие жены успокаивало, хотя вполне вероятно, что оно призрачное и в любой миг можно ждать взрыва.

— Чем занята? — поинтересовался Давид Исаевич.

— «Разгромом» Фадеева.

— Никак не разгромишь его?

— Надо же до конца постигнуть секреты свежести и обаяния этого романа. Что делает его неувядаемым? То, что в нем каждое лицо — тип, а вместе с тем емко очерченный характер? Или безыскусность сюжета? Лаконизм? А может, все дело в композиции? Там ведь нет ни одной лишней детали, ни одного пустого слова. Поэтическая ткань настолько проста и естественна, что высокого мастерства не замечаешь. Вот так писать стоит…

Давид Исаевич делает вид, что намека не понял. Слушал он жену, борясь с желанием прикоснуться губами к ее лицу с чуть приподнятыми бровями и сухими уставшими глазами. А она увлеченно заговорила об одном из героев «Разгрома», подрывнике Гончаренко, без которого не было бы романа. Левинсон ничего не сделал бы с Морозко, не перевоспитал бы его и вообще не стал бы победителем, если бы не опирался на Гончаренко, рабочего с развитым интеллектом и даром педагога. Когда Морозко понял, какое место в его жизни занимает этот подрывник, то задумался, как это он раньше не обращал внимания на такого замечательного человека. Но в том-то и все дело. Настоящий воспитатель всегда действует незаметно, хотя и неотразимо.

Давид Исаевич кивал головой, он уже забыл о размолвке с женой, о том, что она может быть отчужденно-холодной, колючей, неприступной. Рука его потянулась к ее талии — ему захотелось обнять жену, но он воздержался и произнес чуть слышно: