Березонька - [100]

— Ну, кто осенью мне букет дарил, — нетерпеливо объяснял мальчик.

— А… понял, — кивнул Давид Исаевич и добавил: — Тот, кому ты в десятом классе будешь дарить цветы, еще не родился.

Илья не поддержал размышления отца. Он был слишком взволнован. В ту минуту его занимало иное:

— Почему знамя целовали? Ну почему, когда клялись, целовали знамя?

— В знак верности. И любви, — тихо объяснил Давид Исаевич. — Тому, кто любит, кто верен, позволено целовать…

— А ты? Ну, ты клялся? Ты знамя целовал?

— Целовал… На фронте, в Отечественную, когда нашему артиллерийскому полку присвоили гвардейское звание.

— Что значит гвардейское?..

Илья осекся. Мимо них, окруженная девочками в белых фартучках, проходила Гинда Семеновна. Папа низко поклонился… Почему он так поклонился? Почему?.. Давид Исаевич не смог бы ответить сыну. На этот вопрос он не ответил бы и себе.

СВОБОДНЫЙ ДИПЛОМ

Мерл тихонько подсела к отдыхавшему после обеда мужу, положила ему на грудь голые, полные локти, глубоко вздохнула. Он наморщил лоб и кряхтя отодвинулся к спинке канапе, заскрипевшего старыми пружинами. Аба знал все вздохи супруги: ничего приятного на сей раз не предвиделось.

Сквозь опущенные веки он выжидающе глядел на ее смуглое лицо, узкий гладкий лоб, выщипанные брови, тонкие некрашеные губы. Его тянуло вздремнуть, она же озабоченно перебирала его курчавые, тронутые сединой волосы, настырно напоминая о своем существовании: я здесь, не спать… Дрема приятно расслабила его мышцы, глаза слипались, но вот откуда-то издалека, совсем как в блаженные и уже забытые дни молодости, он услышал ее вкрадчивый голос:

— Захрапел, шалунишка.

— Га? Что? — Аба попытался повернуться на бок. — Кто?

— Ты о чем-нибудь думаешь в этой жизни? — настаивала на своем жена.

— Нет. То есть…

— Ясненько, — серые глаза Мерл налились свинцом. — Думать — это мой удел.

Помогая себе руками, Аба медленно слез с дивана.

— Распределение на работу выпускников в институте Тани через три дня, — многозначительно произнесла Мерл.

— Вот и прекрасно. Дождались, слава богу, и этого часа.

— Все у тебя вызывает телячий восторг, — оттолкнула Мерл круглое плечо мужа. — Ты разве не слышал, куда их собираются заслать?

— Ну что ты всполошилась? Туда пошлют, где люди живут, где есть дети, которых надо обучать. Ничего страшного.

— Поглядите-ка на него! Какое спокойствие! Это Якутия — ничего страшного? Бурятия?!

— Не Крым, не Сочи, конечно, но жить можно.

— Чтоб все черные сны приснились моим врагам!

Мерл вслед за мужем соскочила с дивана на пол, энергично заходила по комнате.

— Тебе все равно, куда наша Тайбелэ угодит. Тебя это мало трогает. Ты, несчастный, видимо, забыл, что являешься отцом дочери. Отец ты или нет?

— Это ты должна знать лучше меня…

— Он безумец или сумасшедший, не иначе. Слышишь, что твой язык болтает?

— Короче, что же ты хочешь?

Мерл замешкалась на минуту, стрельнула глазами на мужа:

— Ты лучше меня спроси, чего я не хочу, тогда я тебе отвечу, что мне не надо ни Бурятии, ни Магадана.

— Красивенькая история, да жаль, что коротка: учили, воспитывали, а работает пусть кто-то.

Слова Абы вызывают новый приступ возмущения:

— Мы обязаны вытащить девочку из огня. Да за какие такие грехи наша Тайбелэ должна ехать в глушь? — Мягкими, по-кошачьи плавными шажками Мерл подходит к мужу: — Может, все-таки обратиться к Петру Сергеевичу?

— У тебя безудержная фантазия.

— Утопающий и за соломинку хватается. Петр Сергеевич человек основательный, надежный. Настоящий мужчина.

— Насколько я понимаю, ты уже сейчас готова забыть, кто он, какого, так сказать, роду-племени.

— Когда нуждаешься в разбойнике, вытаскиваешь его даже из петли. Петр же Сергеевич честный человек…

— Да? Это ты только сейчас узнала? А раньше…

— Ай, перестань мозги пудрить. Я и без твоих подначек голову потеряла. Одного боюсь: Таня заартачится.

— Не трогай их, — в голосе Абы слышна досада. — Мало мы вторгались в их отношения? Пусть сами разбираются. Это дела интимные. Может быть, Тайбл его уже не любит.

— Зато он к ней прикипел. Как раз то, что нужно.

— Женская логика.

— Какое мне дело до твоей логики-шмогики. — Глаза Мерл буравили мужа. Сейчас она ненавидела его. — Ты о материнском сердце когда-нибудь что-нибудь слышал? Это тебе все едино, куда нашу дочь загонят. Я этого не перенесу! Своими глазами видеть, как надвигается эта вечная мерзлота или черт его знает что, и молчать? Не будет этого! Если б можно было поехать вместо нее.

— Вечная песня. Всю жизнь «вместо нее» нельзя, пойми ты это.

Аба еле сдерживался. Он понимал, что возражать сейчас не было никакого смысла. Но также он знал, что Мерл не отстанет. На него обрушивались потоки упреков:

— Значит, пусть мается твое дитя, да? Пусть мучается, пусть страдает, да? Пусть отправляется к черту на кулички, да?

— Ей пора стоять на своих ногах. На своих двух ногах! А сейчас благодаря тебе у нее четыре ноги. Она человек, а не домашнее животное.

— С нее хватит целины, хватит стройотрядов. Свой гражданский долг она выполнила. А из пионервожатых бедная девочка не вылезает. Сполна расплатилась за все, что государство на нее потратило. Потом — она же такая беспомощная.