Берестяга - [42]

Прохор писал письмо Тане. Он обещал ей в первый же день написать. Берестяга думал, что написать письмо ему ничего не стоит, а теперь вот сидел над тетрадкой, а на первом листе, на первой строчке пока что была выведена фраза: «Здравствуй, Таня!».

Повизгивал напильник… О чем-то без умолку говорили Трусов и Настя… Тихо, для себя, напевала Клавдия Семеновна. Она готовилась к утреннему затопу… Посапывали спящие на полу «лесорубы»… А Прохор все никак не мог придумать следующей фразы…

Его кто-то тряс за плечо. Берестяга открыл глаза, увидел Настю.

— Ложись, бригадир.

— Сейчас, сейчас, — согласился Прохор.

— Завтра допишешь письмо, — Настя улыбнулась. — Эх, ты! За весь вечер только и успел написать одну строчку… Разбудить тебя пораньше?

— Разбуди.

* * *

Три дня осталось жить «лесорубам» на Лыковском хуторе. Один день только бригада Берестнякова уступила первенство уткинской бригаде. И не оттого что ребята стали хуже работать, а просто досталась им трудная делянка.

«Утята» зря ликовали. На другой день «берестяги» поднажали и снова стали первыми.

Дрова стали вывозить с делянок к шоссе, а оттуда в Богородск.

На хутор приехали на лошадях Скирлы, дед Петьки Ныркова и Дуська Кутянина.

Они должны были помочь вывозить дрова из лесу на проезжую дорогу и увезти «лесорубов» домой. Почти все, не скрывая, радовались скорому возвращению в Ягодное.

Только Юрка Трус затосковал. Когда он теперь встретится с Настей? Если только летом. От Лыковского хутора до Юркиной деревни, правда, всего тринадцать верст. Но разве отпросишься у матери, когда на усадьбе, дома и в колхозе будет дел по горло?

Настя тоже последние дни ходила скучная.

— Письма мне будешь писать? — спросил ее Трусов.

— Не знаю, — ответила Настя, но тут же шепнула: — Буду. Только ты первый мне напиши.

* * *

…Уже несколько дней у Николая Николаевича болело сердце. Сначала он скрывал это. Наконец директору стало так плохо, что он не смог подняться с постели. Симакова перенесли в дом Брынкина под присмотр Клавдии Семеновны.

В обед трех бригадиров и Лосицкого вызвали на хутор к директору.

Возле кровати больного сидел Игорь Аркадьевич Гуминский.

— Николаю Николаевичу нужно ехать в больницу, — сказал Гуминский своим тихим голосом. И показалось, что это вовсе и не он сказал, потому что ни один мускул при этом не дрогнул на его лице, а рот его, как всегда, был прикрыт шарфом. — Но он говорит, что не может оставить вас одних. Вы что на это скажете, молодые люди?

— Вы за нас не беспокойтесь, — стал успокаивать Лосицкий. — Все будет в порядке. Закончим работу и благополучно вернемся домой. Сами не маленькие, а кроме того, здесь Скирлы, Ефим Назарович Нырков. За нас вам беспокоиться нечего…

Николай Николаевич ничего не ответил…

— Федор Федорович, запрягите, пожалуйста, Сокола. Поедем в город, — неожиданно громко и твердо сказал Гуминский.

— Сейчас, Игорь Аркадьевич. Сейчас…

Брынкин проворно оделся и вышел из дома. Вернулся он скоро и сообщил:

— Можно ехать.

— Спасибо, — поблагодарил Гуминский. — Я только на одну минутку загляну в контору и поедем.

— Федя, — кликнула Брынкина Клавдия Семеновна. — Катерину не забудь проведать. Может, на базар успеешь заглянуть. Папирос купить бы, сахарку: посылочку Алеше собрать надо.

— Денег давай.

— Сейчас. — Клавдия Семеновна ушла на свою половину.

— Скоро ты там? — поторопил жену Брынкин.

— Федя, поди-ка сюда…

— Вот копуша, — заворчал Федор Федорович и отправился к жене. Вернулся он каким-то странным. Ни на кого не посмотрел. Губы плотно сомкнуты. Брови мрачно насуплены.

— Ты чего дедушка? — спросила Настя.

— Ничего, — буркнул сторож.

* * *

Санки были просторные. Николая Николаевича «запеленали» в стеганое одеяло и еще укрыли тулупом.

Гуминский пристроился рядом с больным. Перед тем как сесть в санки, Федор Федорович успел шепнуть Лосицкому:

— Деньги у нас кто-то украл. — И, причмокнув губами, попросил лошадь: — Давай, Сокол, трогай…

Во время работы Лосицкий не стал никому говорить о краже. Только Прохору он рассказал, что у их квартирных хозяев пропали деньги.

После ужина, когда все поели, Саша Лосицкий сообщил товарищам о том, что кто-то похитил у хозяев деньги. Он не высказывал никаких предположений, догадок. Он просто сказал, что деньги украдены и что их необходимо вернуть. Но похититель не объявился. В хате нависла душная гнетущая тишина. Лица у ребят были мрачные. Никто не глядел друг на друга. Молчали.

И вдруг заговорил Ленька Клей:

— Я знаю, кто украл деньги, — заявил он.

— А ты уверен, в том, что говоришь? — спросил Леньку Лосицкий. — Это ведь очень серьезное обвинение.

— Уверен.

— Кто?

Все уставились на Леньку. От этих взглядов, как от ярких прожекторов, он на секунду зажмурился, а потом широко раскрыл глаза и коротко бросил:

— Пыхов.

Виталий отпрянул, будто ему в лицо бросили ком грязи.

— Ты что, Клей? Шутишь? — прошептал он.

— Не прикидывайся, Пых, лучше гони хозяевам деньги, — потребовал Ленька.

— Ребята, он же врет! — У Виталия затряслись от волнения руки. — Честное комсомольское, я не брал. Я скорее с голоду умру… Да как же ты можешь говорить такое!.. Ребята!.. Да скажите же вы ему!

Но ребята все молчали. Никто не глядел на Виталия.