Берега и волны - [14]
— Зачем виноград на земле, если вино виноградное пить нельзя? — спросил я бакинского земляка.
— В раю — можно. В Бакы — можно, потому что Бакы — рай, — твердил он совершенно серьёзно.
— Слушай, Саня-Джан, — спрашивал я его, — какой ты молитвы? Русской, турецкой, азербайджанской? Какой?
— Немного русской, чуть-чуть турецкий, азербайджанский — да-аа.. Советский.
— Зачем уехал?
— Все ехали, Вали-Джан.
— Разве я Вали-Джан? Скажи Валентин просто.
— Зачем обижаешь? Мы — не гость и хозяин: земляки. Далеко друга живём, но — одни звёзды над нами. Видишь, какая луна — нам с тобою одна! Валентин зовут? Вали-Джан уважают. Всегда моей гостинице будь, Бакы вспоминать будем. Слушай!Зачем далеко от Бакы ехать, чтобы вспоминать каждый день? А!
— А где ты ещё был?
— Бакы был: детство — Бакы, школа — Бакы. Институт — Бакы. Хорошо — Бакы. Друзья были.
— Плохо здесь?
— Хорошо, слушай! Зачем плохо? Вечером приходи, рад буду…
— Не могу, занят.
— Завтра приходи. Когда можешь, приходи. Нет занятия приятнее встречи, Вали-Джан. Важнее встречи, дорогой, — ничего нет. Так говорю. А ты говоришь — занят…
Заканчивался холодный январский день. Пятница. Я вошел в гостиницу с единственной мечтой — согреться. Саня-хозяин, всегда лучезарно улыбчивый и доброжелательный, грустно смотрел на меня, обмотанный шарфом, пледом и в кепке по самые уши.
— Санечка! — воскликнул я, — что случилось? — Он закатил глаза к небу и зашептал, как слова молитвы:
— Совсем плохой день, Валя-Джан. Горло болит, уши болят, зубы — вот-вот заболят тоже… Как я хочу согреться! Кто мне поможет? В этой стране ни один человек не сможет выполнить мою просьбу…
— А я?
— Земляк! Помоги мне!
— Так в чём дело, Санечка?
— Мне грустно. Вспомнил Баку и солнце. А здесь — зима. И никто не сможет посидеть со мной за компанию, чтобы мы вспоминали Бакы, Каспийское море, бакинские девушки такие красивые, музыка играет так ласково…
— И мы пьём с тобой красное вино…
— Нельзя! — Он отчаянно замахал руками, будто отбиваясь от меня и оглядываясь. — Муслим! Пятница! Валико! — Он посмотрел на меня сначала страшно-страшно, потом — совсем жалостливо, потом с простотой земляка и хозяина дома, спросил:
— А можно?
— Нужно! Если нельзя, но очень хочется, как говорили во времена «Бакинского радио»… — начал я старую присказку, но он опередил меня:
— Эх, кто теперь помнит СССР — время друзей: анекдоты «бакинское радио», «армянского радио»… Па-адумали — отвечаем: канэчно, Валик-джан? — улыбнулся он хитро и облегчённо. — Неужели, можно? А как?
— Я не знаю, как? Сам говоришь — муслим. Пятница. Грех. Да и не знаю я, где в вашем провинциальном городишке можно вино купить? Мне — никто не продаст. Побоятся.
Он замер на миг, задумался, мгновенно оценил риски и опасности, прижал палец к губам и начал разматывать шейный платок, стягивать с плеч плед, сдвинул со лба кепку.
Я понял, что мы отправляемся за линию невидимого фронта, как минимум, или — на край жизни и света, точно.
На улице было темно. Холода мы не чувствовали, так было страшно. Мы шли переулком, поднимались на мост, спускались в лабиринт какого-то подземелья, где пылали языками огня раскалённые печи — а может, это была преисподняя?.. На огромных вертелах крутились в огне туши животных, возможно, баранов, но одна была огромной как жертвенный бык! А может быть, это был мамонт? Настоящий! Ревущий сильнее, чем ревел в топке огонь! А угли под ним разгорались вулканами жерл и взрывались, пыхтя и пульсируя искрами. Казалось, что где-то совсем рядом, обрывистый край земной жизни. Пылающий! Саня засмеялся облегчённо и радостно, совсем как в Баку перед винной лавкой:
— Открыто ещё! Успели! — Сразу запахло жареным мясом и горячими лепёшками. Есть захотелось — страсть! Но Саня сказал:
— Ты сам иди, мне — нельзя. Голос его сразу зазвенел, молодой и довольный. А во мне он был совершенно уверен.
Мы вернулись в гостиницу. Он побежал к себе, переодеться. Я поднялся в номер и приготовил стол: сочные лепёшки с горячим мясом — из преисподней, сыр, зелень и бутылка французского — так было написано на этикетке! — красного вина, с двумя шикарными бокалами — были в одной упаковке с бутылкой! Шикарный вид, как говорят в Одессе! Я был доволен собой.
Саня вошел, мягко постучав.
— Входи, хозяин!
И это ему понравилось. Перед собой он держал поднос с фруктами. «Настоящий бакинский хлопчик!»
— Открывай! Кого ждём? — улыбался он, совсем выздоровевший от приятных ожиданий.
— Штопор давай, у меня в номере нет штопора. — Посмотрел на него, не понимающего, и уточнил, — кровать — есть, шкаф — есть, вешалка — есть. Штопора — нет. В Баку — бывает номер без штопора?
Он заулыбался, соглашаясь:
— Прости, друг. Турция. Муслим. Вино — нельзя. Штопор — нельзя. — Он говорил, и улыбка его менялась на мимику ужаса. — Что будем делать, Валя-Джан? Вай! Как открыть? Ты — капитан…
Я понял, что это не я знакомлюсь с Турцией, а это они — турки, евреи, азербайджанцы и персы — подглядывают и смеются надо мной, простым русским.
