Берега и волны - [10]

— Ой, как хорошо! Желанный глоток воздуха.

Замерли тихие и пустые улицы. Блеск луж и стекол. Тени на тротуаре, как глыбы и пропасти. Через них надо перепрыгивать или перелетать. Ветви над головой брызгают звёздами или усталым дождём в лицо. Свежо и тревожно. И радостно. Снова — мостовая и камни. Ступени наверх. Черная громада горы, как облако, закрыла половину неба. Город огнями рассыпался где-то внизу. Там же, как в глубоком колодце, лежало море, отражая серебристую пыль звёздного неба.

Он первым нарушил молчание, и все ожило и заговорило…

— Почему ты молчишь?

— Разве надо говорить? — Она повернула лицо к нему.

— Надо.

— Мне казалось, ты о чем-то задумался. И я не мешала тебе.

— От этого мне ещё приятнее. Даже молчать.

— А я устала молчать в одиночку.

— Ты одна здесь живёшь?

— Одна.

Он не спросил «почему?» и какое-то время опять шли молча. Остановились.

— Ты — механик? — спросила, чтобы прервать паузу.

— Нет. Я — штурман.

— Штурман? — переспросила, с акцентом на «ман». Штормовой мужчина?

— Ты романтична. Сразу этого не скажешь. Прости, огорчу тебя: должен был прийти к вам в каюту механик, а пришёл я.

— Случайно? Двери перепутал? — Ей стало смешно, или нервно. — Тебя «по ошибке посадили в самолёт», как в кино?

— Механик сел играть в преферанс. Прости.

— А, Вася говорил, что механики на флоте самые умные.

— Это правильно. А штурмана — пьют и бабники.

— Это правда?

— Я же здесь.

— Бабник? Значит — правда.

Опять повисла пауза. Она опять прервала её первой:

— Ночь — это большая пауза. Мне так сейчас показалось. Наверное, она мне нужна сегодня.

— Почему ты одна в этом городе?

— Мама была главным бухгалтером на пищевом комбинате, но уехала в Израиль и стала билетёршей в кинотеатре, папа — был хорошим адвокатом, уехал в Киев по делам клиента, потом — в Минск, в Москву, в Омск… В общем, семья пошла за Моисеем, по своим пустыням.

— А ты где училась?

— В Плехановке, три курса. На четвёртом — мама уговорила переехать к ней, на Святую землю, где самый мудрый народ.

— И что? Действительно, самый мудрый?

— Который всю жизнь воюет? Это мудро? Рожать детей для войны?

— Если я правильно понял историю, то исход народа на сорок лет был нужен для того, чтобы нарожать два поколения молодых воинов. С этим можно было вернуться в Египет многочисленным войском и отвоевать землю. До сих пор — воюют… Со всеми соседями. Мудрее было бы строить кибуцы в Биробиджане, а Святой город сделать городом-государством главных религий, по типу Ватикана…

— Ты бы ещё про Рим, про греков и походы крестовые вспомнил. Разве можно судить о народе по легендам и летописям?

— Можно. Я думаю — можно. Ведь мы, все равно, говорим о людях: что любили, что защищали, чем гордились — в этом суть. А не в том: кто с кем воевал.

— Ты бы стал воевать за святую землю? Есть для тебя — святое?

— Моисей просил народ поверить в нового бога, и в этом найти себя. Одни собрали всё золото и создали культ денег и культ вечной войны за святые земли. Не получится в Израиле — придут в Крым.

— В Крыму татары.

— Купят…

— А другие?

— Другие — мудрее. Находят талант в ребёнке и рады ему, как новому богу. И весь мир перед ними: мир музыки, мир науки, мир врачевания и духовности… В Штатах, в России, в Европе, в Японии… Так?

— Давай помолчим?

— Хорошо. Помолчим.

— Хорошо помолчим, хорошо? — Она улыбнулась и прижалась к нему. — Ты не замёрз? Теперь я тебя немного согрею. Можно?

— Ты женщина. У тебя слово «можно» от слова «могу».

— Я умная женщина, когда этого хочу. А про мудрый народ и Святую землю — не надо. Ладно?

— Чего об этом? Все равно половина в Германию уехала, а не в Израиль…

— Почему?

— За Израиль воевать надо, а в Германии — за сожжённых в печах родственников — компенсации платят.

— Не смей так!

— Прости. Но ты сама знаешь. От того ты одна. А тебе говорить надо.

Она отошла к краю обрыва и долго стояла там, глядя на море. Представила море в Израиле, море в Германии, море в Штатах. Везде были люди, но не было места.

— Мне нигде не осталось места, — сказала вслух. — Это так глупо.

Он осторожно подошёл и тихонько обнял её:

— Умному человеку нужно научиться молчать, — он прошептал это совсем рядом, будто потянул её от края обрыва.

Она повернула к нему лицо и ответила шёпотом:

— Я умная. Я уже молчу. Я уже — не одна.

Он хотел что-то сказать, но целоваться было приятнее.

— Светает. Видишь, море было глубоко внизу, как в колодце, а стало всплывать и вспухать горизонтом. С каждой минутой оно всё светлее и больше, как добрая собака, которая идёт через весь двор, изгибая спину и хвост, и подставляя лобастую голову и нос, чтобы мы погладили.

— А у тебя нос холодный… — Целует. — А сам весь горячий. А я — я горячая?

— Самая горячая.

— Самая горячая из женщин?

— Самая…

— Пойдём назад? — Её пальцы легли в его ладонь. Он осторожно поднёс их к губам. Поцеловал один за другим пять пальчиков. Другие — пять пальчиков. И запястья, такие горячие и чувствительные, что ей стало щекотно, и она запрокинула голову от удовольствия. Провел её ладонями по своей щеке и подбородку.

— Колючий.

— Прости, не успел побриться.

— Успеешь. Я дам тебе время. А что такое порядочность?