Берег любви - [16]

Когда ночные говоруны ушли наконец, Ягнич вздохнул облегченно: не умрет теперь, не истлеют его внутренности.

Надо же такое услышать: "как у юноши"! С совершенно неожиданной стороны приспела к нему поддержка. Хотелось бы только знать, что это за слова: "питекантроп"

и "анахронизм". Надо будет расспросить кого-нибудь из курсантов.

Скоро-скоро уже должен быть порт. Всех будут встречать, только Ягнича никто не встретит, разве лишь подмигнет ему каменный, знакомый еще с молодости маяк, что высокой башней белеет на островке у входа в гавань.

Есть в порту у Ягнича друг-механик, но вряд ли он выйдет к причалу часто хворает. Еще с Огненных рейсов подружились они, механик - мурманский родом, сам Ягнич и подбил его перекочевать на юг. "До каких пор тебе там мерзнуть, Николай, глотать холодные туманы?" А он возьми да и откликнись, моряки, они ведь народ на подъем легкий,- прибыл, обосновался неподалеку от порта, в поселке на улочке Арктической. Уютно там, веранды утопают в виноградниках, металлические ворота аккуратно окрашены повсюду садики, цветнички, а на воротах у кого что:

у того якорь, у того чайка вырезана из жести, а у того и парус, тоже железный, из нержавейки... Живут на Арктической преимущественно заслуженные полярники, люди Севера, которых после всех жизненных бурь потянуло под щедрое южное солнце, живут - не торопятся, отогревают в виноградной тени свои продутые всеми ветрами души, свои застуженные кости, забивают по вечерам "козла" да учатся после вечных льдов и завывания бури разводить нежные, ранее, может быть, и не виданные ими солнцелюбивые цветы. Собираясь по праздникам, вспоминают труднейшие рейсы, где их суда затирало льдами, сплющивало иногда в лепешки, но не сплющило их самих. Какой уж раз друг-механик подбивал Ягнича: давай, мол, и ты сюда, найдем несколько соток, пропишем на пашей Арктической, соорудим на двоих с тобой давильню и будем перемалывать шаслу. Пока еще не искусил Ягнича этой давильней, у орионца свое на уме. Двадцать четыре рейса провел на "Орионе", так разве же па двадцать пятый духу не хватит?

Все ближе порт. Где-то там орионцев ждут на причалах жены, дети, матери... Курсантов нареченные ждут. С букетами цветов будут часами стоять, выглядывая, когда он появится из-за горизонта, этот их высокий, белоснежный красавец! Лучше, если бы он пришел при полном солнце, в ясный день, когда наполненные ветром паруса аж сияют,- тогда людям есть на что посмотреть и фотографам из кинохроники нашлась бы работа! Однако на сей раз после шторма не могли дать нужных узлов, поэтому пришли поздней ночью, когда на посветлевшем небе уже и утренняя заря занялась, и повеял свежий заревой ветерок.

Но и в этот поздний час у причалов их ждали. Даже Ягнича вышел встречать друг-механик, не забыл, не проспал.

Сидит Ягнич под шатром виноградным, забивает с другом "козла". Играют молча, сосредоточенно, серьезно.

- Если проиграешь, Гурьевич,- говорит после тридцатой партии друг-механик,- быть тебе на Арктической.

Давильня тебя давно ждет.

Не отзывается Ягнич и на это: свои, не для разглаше-5 ния, мысли ворочаются в голове. Была у него тут одна:

знакомая (правда, зовут се не тетя Мотя, а тетя Клава, ила просто Клава-морячка), и вот не застал, доконали ее дочьалкоголичка с зятем. Вдова погибшего во время войны моряка (служил старшиной на сторожевом катере) и сама с незаурядным стажем труженица флота, Клава малопомалу, но с каждым годом все более видное место занимала в мире Ягничевых мыслей. Ходил дважды с ней в рейс:

один раз по Средиземному, а во второй - вокруг берегов Африки - на камбузе работала Клава-морячка. Вот она уж для Ягнича черных груш но жалела! Выйдет, бывало, Ягнич из мастерской, наработавшись как следует,- а выходит он, не глядя на часы, всегда вовремя, секунда в секунду, курсанты смеются: "По Ягничу, как по Канту, можем время сверять". Выйдет - и прямо к камбузу.

Когда перебросится с ней словом, а когда и нет, потому что Клава обычно занята своими делами, в таком случае Ягнич сядет на стульчике у входа в камбуз и смотрит, как она работает. Случалось, и долго так просиживал. Конечно, толки пошли, шуточки. Хотя ничего там между ними такого не было, на что иногда намекают, глупости разные городят, чтобы позабавиться. Чисто товарищеские чувства манили их друг к другу, чувства взаимной поддержки, потребность душевной опоры, которая нередко объединяет одиноких людей на склоне лет крепче иных всяких уз, прочнее, пожалуй, чем иногда в молодости.

И вот нету Клавы-морячкп. Еще одна добрая душа отошла. Как говорится, снаряды ложатся все ближе и ближе...

Судно стало на ремонт. Пока его на заводском причале раздевали донага и выворачивали наизнанку, Ягнича тоже не оставили в покое - таскали по медкомиссиям. Одни находили одно, а другие - другое, и все это заварилось изза той несчастной, обещанной капитаном путевки: по иным неразумным рассуждениям получалось, будто это он, Ягнич, сам ее добивался, чуть ли не обманом хотел заполучить. Ну а уж за путевкой сейчас же прицепилось другое - годен ли вообще старик к трудовой деятельности. Давайтека, мол, его хорошенько прокомиссуем. Исписали горы бумаг, описали печень и селезенку; какие-то девки здоровые, как кобылицы, словно развлекались, заставляли Ягнича закрывать и раскрывать глаза, дышать, приседать, вставать... Били молотками по ногам! В "нервном" кабинете он даже не выдержал, взбунтовался - думал, и вправду насмехаются.