Белый якорь - [8]
Решено было отправить всю эту партию в четыреста пятьдесят человек немедленно в концентрационный лагерь.
И, так как могли ожидать сопротивления от этих «распропагандированных людей», то британское командование взяло на себя эту задачу.
В эту группу попал и запоротый шомполами Дроздов. И как ни хлопотала Таня Винокурова о своем несчастном женихе, чтобы его отправили не в лагерь, а в лазарет — ничего не могла добиться.
Сердитый доктор сказал ей:
— Ну, матушка! Если всех выпоротых считать больными, так у нас пол-армия больна…
Цинично засмеялся и ущипнул ее за щеку.
Таня вспыхнула. Ей очень хотелось дать хорошего туза по откормленной докторской морде, но надо было терпеть.
Ведь теперь она была чуть не крепостной горничной жены генерала Хвалынского — на чужой земле, где найдешь управу?
Для выгрузки бунтовщиков на двух транспортах прибыл целый полк полудиких гурков под командой английских офицеров.
— Этих не распропагандируешь! — самодовольно говорил апоплексический капитан Панкратов. — Ишь, какие морды — посмотреть любо!
И действительно, это колониальное войско Британской империи, вывезенное из далекой Индии, производило внушительное и мрачное впечатление своими темно-бронзовыми лицами, густо обросшими черной щетиной.
Английские офицеры бросали короткую команду, ее подхватывали отделенные начальники гурков. И вся эта темнобронзовая масса точно, бесстрастно и автоматично выполняла свое дело.
Разоруженных солдат партиями выводили из трюма под сильным конвоем и грузили на британские военные транспорта.
Угрюмые, оборванные люди не замечали ни красоты расстилавшегося перед ними ландшафта, ни яркой пестроты окружающей их жизни…
Все это было не для них.
В одной из партий чуть ковылял Дроздов.
Его дерзкому жизнерадостному сердцу тяжела была эта неволя еще больше, чем остальным — недаром в его аттестационной книжке стояла роковая отметка:
— Один из инициаторов бунта.
Стиснув зубы от боли, Дроздов старался бодрее шагать, по привычке высоко поднял голову и вдруг увидел, среди кучи любопытных на берегу, румяную рожицу своей Тани.
Она махнула ему рукой с белым платочком.
Волна радостного озорства нахлынула на Дроздова, и он закричал своим звонким тенором:
— Танюшка! Не робей… Еще поборемся!
И тут же получил сильный удар прикладом в бок, от которого дух занялся.
Конвоир-гурк грубо схватил его за шиворот и толкал в самую гущу рядов.
Другой гурк сильно двинул его кулаком в ухо. В глазах пошли круги зеленые, красные, оранжевые…
И, как сквозь туман, Дроздов услышал ответный крик своей Тани.
— Милый! Держись! Найду тебя!..
Этот тонкий крик оборвался на рыдающей ноте и потонул в общем хаосе голосов и звуков шумного порта.
Дальше Дроздов уж ничего не помнил — свалился с ног как сноп. И то, чего не захотел сделать для больного Дроздова сердитый и немилостивый военный врач — сделали милосердные гурки: уложили своими руками Васю Дроздова в лазаретную тележку в бесчувственном состоянии.
А партия русских добровольцев «славной белой армии» длинной вереницей, под сильной охраной бронзовых гур-ков, следовала своему назначению: в концентрационный лагерь объединенного англо-франко-турецкого командования.
«Блистательная Порта» была теперь под бдительным надзором жестокого британского кулака, приправленного изысканным французским надзором.
II
Горький смех… от сладкой надежды
Командный состав белой армии был принят Константинополем значительно гостеприимнее, чем «нижние чины» той же армии.
Генералу Хвалынскому и всему высшему командованию были отведены роскошные особняки в европейской части города — Перу.
Младший офицерский состав был помещен не столь роскошно, но все же достаточно комфортабельно в обширном общежитии при монастыре Константинопольского патриарха.
Греческих монахов эвакуировали временно на дачу.
Вообще в Константинополе турецкое влияние заметно отошло на задний план — британский лев залез сюда всеми четырьмя лапами и широко расположился рядом с французским «галльским петухом»».
Таня Винокурова была немедленно взята в муштровку генеральшей Хвалынской.
— Ну, милая! — Прежде всего — долой эти лохмотья… Ты теперь европейская горничная — изволь одеться прилично…
На Тане было простенькое платье и красный платок на голове.
— И красную тряпку долой!
— Но позвольте, гражданка Марья Николаевна.
Элегантная генеральша сделала очень злые глаза.
— Я тебе покажу такую гражданку, милая моя, что небо с овчинку покажется.
— За что?
— А за то, что здесь надо бросить всю эту ерунду…
Таня не сдавалась.
— Но позвольте! Ведь я не пленная…
Генеральша злобно захохотала.
— Поговори еще! Велю в лагерь отправить и будешь пленная…
Таня решила временно покориться. Плетью обуха не перешибешь: видно наше впереди будет, надо потерпеть.
Она опустила глаза и притворно-смиренно проговорила:
— Слушаюсь, барыня… Генеральша улыбнулась милостивее:
— Вот так-то лучше… Иди и не глупи!
Через полчаса Таня уже бегала по роскошному особняку в костюме французской субретки с самой веселой улыбкой на губах. На душе у нее скребли кошки. Так началось заграничное воспитание Тани Винокуровой.
В роскошном особняке, который заняли Хвалынские, помещался между прочим и «Совет Защиты Родины», занимая весь верхний этаж особняка.
