Белый ворон Одина - [139]

Рыжий Ньяль с трудом улыбнулся потрескавшимися губами.

— Это правда, — сказал он. — Моя бабка не очень-то хорошо ладила с людьми. В конце концов ее отселили из деревни… и мало кто приходил ее навещать. Но это не умаляет ее мудрости.

Затем он озабоченно кивнул в сторону незваной гостьи и посоветовал:

— Постарайся не особо ее раздражать, Убийца Медведя.

Тем временем всадница достигла границы острова и натянула поводья, вынуждая свою лошадку сбавить ход. Краем глаза я заметил, что ее подруги опустили луки, хотя стрел с тетивы не сняли. Пока я шел вперед, женщина выбралась на землю, где ее лошадь чувствовала себя увереннее. Легким движением она перекинула ногу через лошадиную шею — между прочим, немалый подвиг, если учесть вес пластинчатых доспехов и металлических поножей — и ловко соскочила на землю.

Я присмотрелся и с трудом подавил вздох облегчения. Это была не Хильд. Сначала мне показалось, что лицо женщины покрыто кисеей — ну, вроде тех, которые носят жительницы Серкланда. Но затем я разглядел, что это сложная татуировка. Черно-синие узоры сплошной гладью покрывали ее щеки, нос и подбородок. Кроме того, на каждой щеке у нее было по три глубоких шрама. Какая-то непостижимая степная магия… Голова женщины имела все ту же непривычную вытянутую форму, лоб скошен назад. Выглядело довольно жутковато, но мне было наплевать на все несуразности ее внешности. Главное, что это не Хильд.

При моем приближении женщина вскинула вверх руку с мечом — точной копией моего собственного — и замерла на несколько мгновений. Затем с размаху всадила меч в землю, осторожно отодвинулась от него на расстояние вытянутой руки и присела на корточки.

Ноги у меня подгибались от страха, но я сделал еще несколько шагов и остановился вне пределов досягаемости ее меча. Затем повторил ее действия, то есть воткнул свой собственный меч в землю и опустился на одно колено. У нас, у северян, так принято…

Некоторое время мы сидели и молча рассматривали друг друга. Тишину нарушало лишь завывание ветра, который дул с неослабевающей силой и порождал десятки крохотных снежных джиннов на замерзшей поверхности озера.

Мне бросилось в глаза, что женщина худа, как щепка, и, очевидно, сильно истощена. Тем не менее она с достоинством носила тяжелые доспехи и кучу массивных украшений — начиная с золотых бус в волосах и кончая толстыми браслетами на щиколотках. Кольчуга ее была сделана из костяных пластинок, скорее всего, вырезанных из конского копыта. Из-под кольчуги высовывались мешковатые шерстяные штаны, затканные золотой нитью. Все это великолепие сверкало и переливалось, но ярче всего блестели ее темные, словно выточенные из гагата, глаза.

Наша молчание затягивалось. Наконец я почувствовал, что больше не в силах переносить эту игру в гляделки. А посему слегка поклонился и учтиво произнес:

— Скьялдмейер!

Женщина склонила голову набок и стала неуловимо похожа на любопытную птицу. Затем улыбнулась и ответила мне на чистом греческом языке:

— Надеюсь, на твоем языке это достаточно дружелюбное приветствие.

Я объяснил ей, кто такие скьялдмейер, щитовые девы. Хотя, по правде говоря, она больше смахивала на вальмейер. Невежественные люди, плохо знакомые с языком наших фьордов, часто переводят это слово как «щитовая дева» или «дева-воительница». На самом же деле так называют «смертельных дев» — тех, кто наблюдает за сражением и выбирает будущих жертв. Имя это как нельзя больше подходило моей собеседнице, выглядевшей, как бабушка-волчица, сдохшая пару недель назад. Ничего такого я, конечно, не стал ей говорить. А вместо того сказал:

— Тебе известно мое имя…

Я не закончил фразу, и она повисла в воздухе как невысказанный вопрос. Степнячка все поняла.

— Амасин — так меня называют, — сказала она. — Это имя дают всем предводительницам тупате, тем, кто оставляет свои семьи и уходит в степь. Оно переводится как Мать Народа, однако глупые греки решили, будто это название нашего племени, и переиначили его в амазонок.

— Погоди, погоди, — прервал я женщину, чувствуя, что голова у меня идет кругом. — Объясни сперва, кто такие тупате.

Она широко раскинула руки, как бы обнимая своих соплеменниц, и сказала:

— Это мы. По-гречески нас называют табити. Мне трудно это перевести одним словом… «Давшие обет» — наверное, так будет ближе всего.

От неожиданности я отпрянул, едва не шлепнувшись на задницу. Обетное Братство. Как у нас! Я произнес это вслух, и моя собеседница сделала неопределенный жест — может, да… а может, нет.

— Твой меч, — высказал я по-гречески то, что меня мучило. — Он похож на мой собственный. Когда я видел его в последний раз, он принадлежал Хильд.

Женщина улыбнулась, прикрывшись ладонью (я уже знал, что таков обычай у степняков).

— Хильд? — повторила она. — Вы так ее называли? Ту, что была в гробнице Повелителя Мира?

— Она сама назвалась этим именем, — ответил я, чувствуя, что мне не хватает воздуха.

У меня было такое ощущение, будто я стою на краю утеса и вот-вот спрыгну вниз.

— И все же, как к тебе попал этот меч? — спросил я.

Но женщина меня, казалось, не слышала.

— Хильд! — еще раз повторила она, словно пробуя имя на вкус. Затем вдруг рассмеялась неожиданно-легким и мелодичным смехом. — Ильдико — вот ее настоящее имя, — сказала она, отсмеявшись. — А Хильд… Наверное, это было частью ее наказания. Или просто дурной шуткой.