Белый ворон - [3]

— По какому поводу траур? — поинтересовался граф, поздоровавшись и поцеловав ей руку. — Почему не танцуете?

— А вы? — парировала Браницкая.

У Михаила Семёновича всегда имелась блестящая отговорка.

— Нога, — с деланным раскаянием отозвался он.

— Мне кажется, — сказала Лиза, жестом позволяя ему сесть, — что большинство мужчин используют любой предлог, лишь бы увильнуть от танцев.

— Вы проницательны, — кивнул Михаил. — А большинство дам только и думают, как бы заставить нас, бедных инвалидов, прыгать по паркету.

Лиза тихонечко хрюкнула в кружевной платочек.

— Так почему вы забились в угол? — поддразнил её граф. — Ваша матушка не одобрит такого поведения. Здесь полно женихов.

Девушка пожала плечами.

— Не для меня, — и встретив удивлённый взгляд, пояснила: — Бал балу рознь. Этот — московская ярмарка. Здесь выбирают товар. В соответствии с собственным кошельком. На меня купца нет. Цена высоковата.

Впервые Михаил Семёнович слышал, чтобы она говорила с таким цинизмом.

— У меня на лбу написано: три тысячи душ. Кто осмелится подойти?

Граф скользнул глазами по залу и вынужден был признать её правоту. Из-за узости света состояние каждого более или менее известно. За исключением его самого и нескольких солидных парижских банкиров, вдали за ломберными столиками решавших свои, далеко не марьяжные дела, Браницкой ровни не было. И она, владелица завидного приданого, молча сидела в стороне, тогда как её небогатые кузины весело скакали в котильоне и принимали ухаживания.

— Вы, ваше сиятельство, напрасно хвастаетесь, — мягко сказал Воронцов. — Я, например, гораздо богаче вас.

— Правда? — она насмешливо приподняла тонкую бровь. — На сколько?

— На тридцать тысяч душ, — скромно проронил он.

Лиза развела руками.

— Тогда вам впору приглашать на танец принцессу Уэльскую.

— Именно это я и пытаюсь сделать. — Михаил протянул ей руку. — Разрешите ангажировать вас на мазурку?

— У вас же болит нога.

— Не до такой степени.

Они протанцевали тогда восемь танцев подряд — вопиющее нарушение приличий, — и сегодня Михаил намеревался продолжить марафон. Вступив в ярко освещённый зал дворца Тюильри, граф пробежал глазами по толпе. Там было «вавилонское столпотворение». Но, как человек светский, Воронцов не смущался ни перед фрунтом, ни на публике. Он знал, что старуха Браницкая должна восседать на самых почётных местах на креслах против полуоткрытого окна в вечерний сад, где было и не душно, и покойно, и в меру тепло. Дочь если не танцует, то держится поблизости, племянницы тоже. Но они Михаила Семёновича не занимали. Как назло Катя Раевская тут же попалась ему на глаза: она семенила ножками в лёгоньком экосезе с Мишелем Орловым. Последний был в восторге, гордо задирал нос, выпячивал грудь, поднимал плечи и загадочно делал бровь домиком. «Пузо подбери», — мысленно посоветовал Воронцов. Мишель отличался плотной комплекцией, и тем забавнее было наблюдать, как очаровательная Катенька вертит им в прямом и переносном смысле. Оба казались восхищены и поглощены друг другом.

Мимо графа промелькнуло ещё несколько пар. Он не мог найти глазами Лизу и уже с облегчением решил, что она возле матери, когда наконец увидел её. Мадемуазель Браницкая была в розовато-белом платье шемиз с высокой талией и с газовым покрывалом, грациозно перекинутым через руку. Её туго завитые локоны спадали вдоль лица, поддерживаемые несколькими нитями жемчуга — розового и крупного, как яйцо горлицы. Она горделиво откидывала голову и дарила кавалеру право вести себя по залу, как исключительную милость. Михаил залюбовался бы ею, если бы не человек, державший девушку за руку. Это был Александр Раевский. Вместе они составляли красивую пару.

Молодой полковник нависал над Лизой корпусом и как-то уж слишком по-хозяйски защищал её от всего мира. В его манере скользила недопустимая, оскорбительная короткость. Это взбесило графа. Хотя было заметно, что барышня держит между собой и кавалером жёсткую дистанцию. Холодом веяло от её чеканного профиля, поджатых губ и полуопущенных долу глаз. Пара, в отличие от многих, не разговаривала. Но Раевский демонстративно не замечал отстранённости кузины. «Сестрица дуется, — было написано на его лице. — Но скоро всё встанет на свои места».

Сколько бы Михаил Семёнович ни убеждал себя, что его адъютант Браницким — ближайшая родня — и это панибратство суть семейное, он всё равно не мог успокоиться. Вот Шурка близкий друг, они с Лизой много лет на «ты» и тоже танцевали, но в манерах Бенкендорфа не сквозило такой фамильярности. «Да я к лошади своей подхожу с большим пиететом!» — возмутился Воронцов.

Впрочем, этот Раевский всегда был себе на уме. Изображает разочарованного демона. Язвительный. Ироничный. Дамы стаями слетаются лечить больную душу, возрождать биение жизни из пепла несбывшихся надежд... Но Лиза-то неужели не видит? Тут Михаила охватила тоска. А почему, собственно, она должна видеть? У женщин другой взгляд. Надо признать, что Александр красивый малый. И образ падшего ангела подходит к нему как нельзя больше. Бледный, темноволосый, с правильными чертами лица и печатью сильных страстей. А главное — он молод. Лет на восемь моложе Воронцова. Лиза ему гораздо больше подходит. «Куда я мощусь? — с горечью подумал Михаил. — У меня уже полголовы седой».