Белый Шанхай - [175]

2

Люди говорили, что по реке Хуанпу на полторы мили растянулась непрерывная мрачная линия военных кораблей: французский «Жюль Мишле», американский «Питсбург», английский «Аргус». Суда из Японии, Италии, Испании, Нидерландов.

Люди говорили, что двадцать пятого марта в Нанкине произошла катастрофа. Ворвавшиеся в город кантонцы разграбили иностранную концессию, убили вице-президента Нанкинского университета и ранили британского консула.

Белый Шанхай замер в ужасе: вот оно, началось. Никто не знал, что правда, а что нет: морское радио было единственным средством связи. Теперь даже те, кто не хотел верить в худшее, паковали чемоданы.

Люди говорили, что за один день были скуплены все билеты на пароходы, отправлявшиеся в Европу и Америку.

Тамара целыми днями слушала радиоприемник.

– Нанкинские события послужили сигналом к массовому исходу белых из китайских провинций, – говорил незнакомый диктор.

Клим уже несколько дней не появлялся в эфире. Тамара скучала по нему. Она звонила ему домой, но никто не брал трубку.

– …беженцев более двадцати тысяч. Большинство из них – американские миссионеры, прожившие в Китае не один десяток лет. Туземцы, которых они крестили, грабят их дома.

– Вероятно, все это время они ждали прихода кантонцев, а не Спасителя, – послышался голос Клима.

Тамара встрепенулась: вернулся-таки! Интересно – где его носило?

– Расскажите, что случилось в Нанкине? – попросил диктор. («Клим попал в эту заваруху?!»)

Он ответил не сразу:

– Случилось то, что я растерял все иллюзии. Мы с Тони Олманом прибыли в Нанкин за день до резни. Ночевали в городском остроге: оказалось, что солдаты северян ненавидят нас ничуть не меньше, чем кантонцы, – так что в тюрьме было безопасней. Когда начался погром, все иностранцы собрались в доме мистера Хобарта на вершине Сокони Хилл. Нас было около тридцати человек.

Тамара слушала и чувствовала, как все в ней – душа, мысли, сердце – окостенело. Она глядела на полированный бок радио, на круглые ручки настройки… Тони был там, в Нанкине. Но он ведь сказал ей, что поехал в Циндао!

– К нам начали ломиться мародеры, – продолжал Клим. – Мы выкинули из окон все ценные вещи – пока солдаты дрались из-за них, мы могли оттянуть время. Дома у мистера Хобарта был радиопередатчик, и мы послали сигнал бедствия. Американские и британские корабли открыли огонь по городу, чтобы нам позволили уйти. Я не знаю, сколько при этом погибло китайцев, мне известны только наши потери…

Тамаре никогда не приходило в голову, что Тони может умереть раньше нее.

– Мы сделали веревки из простыней и перебрались через городскую стену. Сначала мужчины с оружием, потом женщины и дети. На берегу нас ждали шлюпки британского десанта.

– Вы уверены, что вас преследовали солдаты Чан Кайши, а не коммунисты? – спросил диктор. – Ведь между нами установлено перемирие.

– Вы считаете, что командующий полностью контролирует свои войска? – отозвался Клим. – Они делают что хотят. Это гражданская война: граждане убивают граждан потому, что им так хочется.

– Стало быть, обстрел Нанкина был оправдан?

Молчание.

– Я, знаете ли, счастлив, что сижу здесь и разговариваю с вами. А мог бы валяться в канаве с дыркой в голове.

«Скажи мне: Тони жив?! Скажи!» – молила Тамара.

– Я должен попрощаться со слушателями, – произнес Клим. – Сожалею, но это мой последний эфир. Я отправляюсь в Пекин по личным делам.

Зазвучала песня в исполнении гавайского трио.

Скрип половиц, скрип двери. В комнату вошел Тони с обвязанной головой:

– Шалтай-Болтай сидел на стене, Шалтай-Болтай свалился… потому что не выдержала веревка из простыни. Клим и британский лейтенант доволокли меня до шлюпки. А то бы не добрался.

– Это ничего, – проговорила Тамара плача. – Будем сидеть тут вдвоем, выздоравливать и слушать радио.

3

Возвращаясь на британском крейсере в Шанхай, Клим думал о том, что жизнь его – как индейское разноцветное ожерелье. Нанизал на шнурок события, города, знакомых, а потом за что-то зацепился, и бусины полетели в разные стороны. Сиди теперь, растерянный, и думай – как быть? Собирать все, лезть в дальние углы, – или черт с ними, пусть валяются как есть?

Нина при любом раскладе не вернется к нему: она была настолько несчастна в браке, что попросила помощи не у мужа, а у Тони Олмана.

«Эта женщина не для тебя – прими это, наконец».

Клим бросился в Нанкин, потому что испугался за Нину. Но главное – в душе вспыхнула подсознательная надежда: «Я выручу тебя, и ты расплатишься за свободу любовью».

Не будет этого. Все эти годы Клим любил не Нину Купину, а другую, выдуманную женщину. Он, как шаман, пытался изгнать «злого духа» из тела жены, не осознавая, что этот дух и есть ее суть. Глупо ждать, что Нина превратится в идеал из благодарности.

Она предложила ему единственную форму брака, которая ее устраивала: мы дружим, мы растим дочь, мы радуем друг друга в постели, но мы не принадлежим друг другу. Климу было мало этого: «Дайте либо все, либо ничего не надо». Он отдалился от Нины не потому, что хотел наказать ее, а потому, что не мог любить ее настоящую. Если отойти чуть в сторону, тогда видно лишь то, что восхищает: сила духа, острый ум, изящество и женственность. А другую сторону медали можно вовсе не замечать или подсмеиваться над ней, как над чем-то неважным.