Белый Омск - [14]

Происходит занятная комбинация Колчака с Семеновым через головы Совета Министров. Вот и "программа" нового кабинета, вот и лозунг о "власти военной", которая, как известно, "да подчинится власти гражданской"! Это называется -- "жизнь сильнее нас"...

Дни тревожные, напряженные. Сгорает жизнь. (12 ч. 5 м. н.).

Иркутск, 25 декабря

Началось. Восстал 53-й полк, расположенный по ту сторону Ангары. С частью офицеров. Заняли вокзал, весь тот берег в их руках. В городе объявлено осадное положение, кругом патрули, выход на улицу запрещен после семи часов вечера. У правительства еще есть верные части. Надолго ли?

Часть эсеров арестована. Утром пришел в бюро. Оживление. Зашел Кочнев, потом Волков, Кудрявцев, Коробов1. Беседовали в моем кабинетике. Сообщали, что жребий брошен, и правительство решило бороться. Потом пошли к Червен-Водали1, кроме Кудрявцева. Пришли в Совет Министров -- Червен ведь теперь за председателя -- пришлось подождать, он говорил по прямому проводу. Зашли в канцелярию, она же приемная -- большая комната. Оживление, некоторая нервность, атмосфера большого дня. Расхаживают туда-сюда, беседуют, смотрят в окна, особенно когда показываются колонки солдат, мелькают знакомые лица: Фармаковский, Бурышкин1, Вяткин, чиновники и барышни, так привычные по белому дому в Омске. Но вот выходит Червен в сопровождении Антропова и неизбежного Язвицкого. Входим в его кабинет (уже без свиты), начинаем беседу. Присутствует, кроме нас пятерых, заместитель министра путей сообщения (фамилии не помню), что объясняется последним актом Совета Министров: власть передана тройке -- Червен, Ханжин (военный министр)1 и, вот, министр путей1. Для ориентации они держатся преимущественно вместе. Итак, приступая к разговору, я поздравил правительство с проявлением с его стороны решимости борьбы и заявил, что мы, чем можем, готовы ему помочь. Потом сообщил о тревожных телеграммах, полученных нами из Красноярска (образование социалистического "комитета общественной безопасности"), и о некоторых признаках подозрительного поведения здешнего начальника губернии Яковлева. Затем просил информировать нас. Червен начал отвечать с Красноярска: там действительно происходит смена власти, объясняемая неминуемостью скорого занятия города большевиками; но "революции", как в Иркутске, там нет. -- На этом месте вошел Гинс1 с проектом воззвания к населению. Прочитали, чуть-чуть подправили, одобрили, хотя написано весьма посредственно, но, как оказалось, лучше никто написать не смог: пробовал министр путей, забраковали, писал, конечно, Язвицкий -- тоже, тогда взялся Гинс, писал чуть ли не всю ночь; недаром и лицо осунувшееся, и под глазами синяки. Между прочим, его мало кто любит и почти все ругают. Перешли к главному. Семенов высылает сюда войска, японцы тоже шлют подкрепления. Броневые поезда уже у Байкала, в 70 верстах от Иркутска, но их задерживают чехи, определенно расположенные к мятежникам. Продержаться мы можем, но вряд ли долго, ибо в частях, усталых, и без того не совсем твердых, неизбежно начнется разложение. Третьяков1 спрашивал из Читы -- продержимся ли неделю. Червен ответил -- едва ли. Сегодня аппарат уже не работает. Японцы формально объявили нейтралитет, но держатся дружественно к нам, однако их мало. Чехи же заявили, что даже снимают с себя ответственность за поезд Верховного Правителя и готовы поручиться лишь за поезд с ценностями. Правительство (опять же Червен-Водали) ответило резко, что этого им ни Россия, ни, даст Бог, союзники не забудут. Вообще, насколько раньше настроение руководителей правительства внушало опасение ("керенщина", "слякоть"), настолько теперь чувствуется решимость, твердость. Слава Богу -- только не поздно ли?.. (11 ч. 45 м. н.).

Иркутск, 26--27 декабря

Масса впечатлений, переживаний. Все время -- в центре событий. С утра уже стало известно, что события приняли резко неблагоприятный оборот: союзники заявили, что не допустят штурма или обстрела вокзала, и на огонь по мятежникам ответят огнем чешские войска. Это сообщение было передано нашему военному командованию в три часа ночи. Правительственная тройка решила отменить уже подготовленный штурм. Конечно, это ухудшило положение. Мятежники накапливались путем вооружения рабочих, бывших солдат из окрестных деревень, правительственные войска от бездействия и напряжения могли начать поддаваться разложению и агитации. Семеновские части, по-видимому, не будут допущены сюда чехами, провода на запад и на восток перерезаны. Разговор с Семеновым был утром, он просил продержаться до 28-го. Потом связаться с ним уже не удалось. -- При такой обстановке в Совете Министров опять пошли соглашательские настроения. В бюро прибегал Б. и развивал соглашательский план, сам дрожит от страха. Тот же план одобрило и большинство Совета Министров. Он таков: власть передается земцам, Верховный Правитель отказывается от своего звания и передает его Деникину. Его неприкосновенность гарантируется, также и Пепеляева, находящегося в Мариинске где-то. Ценности передаются за границу, как общерусское достояние. Совету Министров и всякому, кто хочет, предоставляется право свободного выезда на Восток. Ну, вот в общем. Червен беседовал с земцами, излагал им этот план, они снесутся с повстанцами -- словом, уже нащупывается почва. Вечером в Совете Министров в составе Червена, Гинса, Бурышкина, Коробова и меня беседовали обо всем этом. Бурышкин в совершенно паническом настроении, бегает взад-вперед, кусает ногти и умоляюще требует капитуляции. Червен колеблется. Остальные -- решительно против. Но вот все как будто меняется к лучшему: союзники меняют позицию на более благоприятную нам... (2 ч. 35 м. н.).